У пределов мрака - [130]

— Да, эту историю часто рассказывают в нашем краю, — сказал Берт. — И каждый решает сам, верить или не верить истории о старухе в зеленом шейном платке. Кстати, где вы потеряли Сиппенса?

— Сиппенса? — с удивлением переспросил я.

— Когда начало смеркаться, а вы все не возвращались, он отправился искать вас. Он взял большой фонарь и сказал, что дойдет до холма с крабами.

— Боже небесный! — воскликнул я, подумав о блуждающем огоньке.

Сиппенс так и не вернулся.

Мы нашли его только через неделю. Его тело, почти полностью увязшее в грязи, удалось обнаружить только благодаря собакам, которых одолжил нам бургомистр. Выглядел он жутко, так как скелет оказался почти полностью очищен от плоти.

В этих местах водятся громадные голубые крысы, и если не убрать тело как можно быстрее, то это зверье с мощными челюстями мгновенно изуродует останки до неузнаваемости.

Наверное, я мог бы не упоминать, что больше никогда не видел на Пятачке даже следов фермы и моей спасительницы.

Тщательное исследование архивов мэрии Бушота позволило мне выяснить, что ферма, действительно существовавшая на Пятачке, была давно разрушена во время страшной бури; от попавшей в нее молнии строение вспыхнуло, «словно вязанка хвороста, пропитанная маслом», как написал чиновник в сообщении о происшествии.

Я закончу свой рассказ словами Берта Нильса: каждый решает сам, верить или не верить рассказанному.

Сделать правильный выбор

В сражении при Ватерлоо из легендарного каре в живых остались только три солдата: Мурон, Лафай и Перрен.

Перрен, ветеран, служивший еще при Пишегрю[69], не любил Наполеона, которого считал виновником смерти своего командира, но горестно оплакивал поражение Франции

Мурон и Лафай, отупевшие за десять лет службы и пережившие за последнее время немало трудностей в Германии, мечтали только о возвращении домой.

Ночь на 8 июня застала троицу на дороге в Брабансон, где бродили толпы крестьян, вооруженных вилами и ненавидевших французов; в кюветах валялись десятки трупов с перерезанным горлом или вспоротым животом

Лафай первым заявил, что не сделает ни шагу дальше; ноги у него были стерты до крови, а от усталости дико болели не только мышцы, но и кости.

Сидя на придорожной скамье, он тупо смотрел вслед своим товарищам, быстро потерявшимся в сумерках.

Через несколько лье от этого места Перрен с руганью рухнул на землю. Мурон хотел помочь ему подняться, но тот проклял все и всех и потребовал, чтобы его оставили в покое.

Таким образом Мурон остался в одиночестве; не зная верной дороги, он продолжал свой путь в неизвестность.

Вернувшись во Францию, он занялся торговлей вином и пряностями. Потом он женился на богатой вдове, хотя был на тридцать лет моложе ее. Супруга вскоре скончалась, оставив мужу все состояние.

Через пять лет после Ватерлоо Эжен Мурон превратился в богатого, пресыщенного жизнью дельца, с презрением воспринимавшим человечество и его удовольствия; в то же время он испытывал странную ностальгию и с печалью вспоминал трудные, но славные боевые дни и своих друзей Лафая и Перрена.

Он не сомневался, что эти бравые парни давно превратились в прах; тем не менее, Мурон испытывал сильнейшее желание как можно больше узнать о их судьбе.

Он потратил большие деньги на расследование, но на все запросы официальные лица с сожалением отвечали, что сведения о них отсутствуют, не забывая при этом прислать счета для оплаты.

Однажды утром он занял место в почтовом дилижансе, направлявшемся в Брюссель. Оказавшись в этом прекрасном старинном городе, он устроился в отеле на улице Монтань.

Гостиница была переполнена, но разумно израсходованные флорины позволили Мурону получить место в небольшом подсобном помещении, куда удалось впихнуть кровать.

Он с трудом уснул на жесткой постели с грубым бельем, безрезультатно пытаясь укрыться от свирепых сквозняков. Очень скоро его разбудил непонятный непрекращающийся шум.

Проснувшись, он попытался понять происхождение этого шума; ему показалось очень странным, что мешавшие ему спать звуки больше всего напоминали жадное торопливое чавканье.

Кто же мог предаваться ночному обжорству в жалкой комнатушке, где с трудом разместились кровать и небольшой комод?

Возле него на комоде хозяин гостиницы поставил большую лампу фирмы «Карсель»[70], сильно прикрученный фитиль которой позволял использовать лампу в качестве ночника. Мурон вывернул фитиль, и комнату залил яркий свет.

В комнате никого не оказалось, но неприятный шум мгновенно прекратился.

Раздраженный Мурон снова приглушил свет, но сделал это так резко, что лампа погасла.

Чавканье сразу же возобновилось, и Мурону показалось, что оно стало заметно громче. Он уже собирался встать, чтобы вызвать работника отеля, когда услышал тихий разговор:

— Мягкое, но слишком соленое! — прошептал один голос

— Его мало, его слишком мало… Вот, если бы их было трое! — жалобным тоном прошептал второй голос.

Внезапно нечеткие дрожащие голоса принялись напевать глупую песенку на мотив известной мелодии Гретри[71]:

Двое, двое, двое — Этого слишком мало, Нужно иметь троих, Чтобы сделать выбор.

— Ну, подождите, — рявкнул Мурон, — сейчас вы получите троих, чтобы сделать выбор!