У пана лесничего на шляпе кисточка - [28]

— Ну, ну! Ты опять сочиняешь? Так мы тебе и поверили!

— Ну и не верьте, подумаешь! Косточка здесь, плавает в водичке, водичка журчит, а мне и думать о еде не надо, я ведь до конца жизни наелся. Это мне один воробей посоветовал. Да что воробей, — Шебо поправил себя, — то был учитель, даже еще поумней, чем учитель, потому что учил в такой школе, где воробьи на учителей учатся. Это был великий профессор! Его так и называли: «Великий профессор»! Он и меня учил. Мы с ним были товарищи. Душа в душу жили, рука об руку летали…

— Рука об руку? Хе-хе! Да ведь у тебя и руки-то нету, — подколол его молодой воробей.

— Дурак! Тогда она была у меня, — не дал сбить себя с толку Шебо. — Тогда у меня было две руки. И даже три, потому как одна рука была с ним общая: летали-то мы с ним рука об руку. А потом я тоже учил в этой школе.

— Фигушки, учил!

— Честное слово, учил. Я ведь тоже профессор. И был профессор, и есть профессор, потому-то у меня и пузо такое большое. А ну-ка покажите, у кого еще такое пузище?

— Не хватает мне еще своим пузом хвалиться! — ухмыльнулся Чилибулк. — Думаешь, интересно твой живот разглядывать? Но уж раз ты хвалишься и завираешь, скажи, чему ты там учил?

— Чему, чему? Ну чему я мог учить? Всему учил.

— Чему всему?

— Всему, ясно. Думаете, мне охота с такими дураками об этом беседовать?

— А пузо ты показываешь, знай его выставляешь. Тогда и руки покажи, покажи свои руки! Где они у тебя? Куда ты их дел?

— Какие руки?

— Ты ж говорил, что у тебя руки были? Куда ж ты их дел? Куда они подевались?

— Надо больно мне перед вами отчитываться! Ведь это были мои руки, что хотел, то с ними и сделал. Ну были у меня руки, а потом я их выбросил. На что они мне? У меня ведь крылья и ноги, зачем мне еще руки с собою таскать? Руки мне теперь ни к чему. Была б голова на месте! А моя голова дорогого стоит, кое-что в ней имеется. Не по рукам, а по голове узнается профессор.

— Голова как голова.

— Как бы не так! Для дурака все равно, потому что между дурными головами нет никакой разницы. Но у меня не только голова, у меня есть еще и живот! Вот он какой, поглядите! — Шебо вертелся то в одну, то в другую сторону, чтобы его живот все видели. — У кого еще такое брюшко? Кто хочет видеть профессорскую голову, а тем более профессорское брюшко, пускай хорошенько меня оглядит. Так! А теперь попробуйте сказать что-нибудь! Нечего сказать, да? А в этом брюшке еще и косточка. А раз там косточка, так с этого дня я уже ничего есть не буду, потому что у меня полнехонько в животе. Плевать мне теперь на мух. Отныне в упор их не вижу. А если и поймаю ненароком какую муху, враз ее отпущу. Пускай себе летает. А дурак пускай летает за ней.

— А зерно? — поинтересовались воробьи.

— Чего, чего?

— Зерно. А если зерно найдешь?

— Зачем мне зерно? Думаете, зерно мне в диковинку? Ведь я и до сих пор зерно ел лишь потому, чтоб оно вам вкуснее казалось. Не хотел аппетит вам портить.

— А если найдешь его? Тогда что?

— Что тогда? Не буду искать, не найду. Зачем мне искать? Не найду, и все дела. А если случайно найду, не увижу, незрячим стану, слепым притворюсь. Или возьму да закричу: «Зерно!» И полечу дальше. Дураки, ищите его. А теперь оставьте меня в покое! Я слишком наелся, пойду малость сосну. И не вздумайте меня тревожить. Шебо есть Шебо, с ним шутки плохи, потому как если рассердится, ученикам и школярам несдобровать! Сразу все у меня зачирикаете!

ШЕБО НЕ СДЕРЖАЛ СЛОВА

Шебо, конечно, не сдержал слова. А чего от него ждать? Сперва он набивал брюшко украдкой, да ведь воробьев не проведешь. Заметили, что он проглотил муху, и тут же объявили ему об этом:

— Ты ж говорил, что больше никогда не будешь есть!

Шебо сразу на дыбы:

— А я разве ем? Я и не ем.

— А вчера? Вчера что было?

— Вчера что было? Ничего не было. Вчера было вчера.

— А муха? Будто мы тебя не видели!

— Какая муха? Чего вы видели? О какой мухе вы говорите?

— Ну-ну, дурачком не прикидывайся! Ты проглотил муху. Мы видели.

— Меня видели?

— А кого же еще? Зря отпираешься! И не один, а многие тебя видели.

— Многие? А что вы видели?

— Муху.

— Муху? Ах, муху! Это вы о мухе. Да, правда, муху я съел. Но только ради интересу. Честное слово, только ради интересу. Клюнул ее, а потом сразу выпустил: летай, мол, мушка, летай! Так и сказал ей. Уж если вам охота язык почесать, так про все до конца болтайте! Клюнул ее, это правда, но говорю: тут же выплюнул. Этого вы не видали?

— И это видали.

— Видали? Так чего же вы тогда хотите, чего языком мелете? А что сказал ей? Летай, мушка, летай! Сказал ей так?

— Ну, сказал. Что правда, то правда. Но потом ты ее снова клюнул и уж больше не выплюнул.

— Вот дураки петые! А что мне было с ней делать? Раза четыре, не меньше, я сказал ей: «Летай, мушка, летай!» Но это, видать, была какая-то неотесанная и ужасно бестолковая муха. Нет чтоб отлететь, она еще ногой на меня замахиваться. Ей-ей, ногой своей все в меня тычет, все тычет. Рассердился я не на шутку, а кто б не рассердился? «Ах вот ты как! Я к тебе по-хорошему, ласково: «Мушка, мушка, мушка!» А ты на меня? Уж не думаешь ли ты, что я тебя испугаюсь?» Рассердился я, и мушке каюк.