У пана лесничего на шляпе кисточка - [29]
— Вот видишь! Наконец ты признался.
— Что вижу? В чем признался? Я уж ничего не вижу. Муха-то видит, если еще видит, муха черешневую косточку в моем желудке разглядывает. Ведь там она, черешневая-то косточка. И пускай муха радуется, что ей выпало счастье в профессорский желудок заглянуть. Косточка в желудке, и я опять с нынешнего дня буду мух есть, потому что профессор может делать все, что ему вздумается. Пускай и мухи радуются. Пускай будут счастливы, что их съел профессор, а не какой-нибудь воробей-дуралей.
И Шебо вдруг — порх! Поднялся чуть, затрепетал крыльями и снова клюнул. И опять это была муха.
— Видите? — сказал он весело. — Там у меня уже две. Вот так надо ловить. Ну, я полетел. Потому как третью захотел.
ЛЕТО ДЛЯ ВОРОБЬЯ — ЛУЧШАЯ ПОРА
Лето для воробья — лучшая пора! Ему особенно и летать-то, гоняться за пропитанием не надо. Где угодно отыщет он ржичку, козявочку, семечко. Полевой воробей — на поле, а дворовый, ну уж коль он дворовый, всегда разживется чем-нибудь во дворе. Люди постоянно что-нибудь рассыпают или курам бросают, а воробей, когда голоден, не побрезгует склевать и из миски. А что люди или куры сердятся на него, ему и дела мало.
Да куры, пожалуй, и не сердятся. А люди — кто как. Но воробей скажет себе: «Ну и сердитесь! Думаете, я на это обращаю внимание? Вот проголодаюсь, опять что-нибудь у вас утащу».
Правда, летом и воровать-то особенно не приходится. Куда ни глянь, на дороге, во дворе, у забора, почти на каждом шагу найдется какое-нибудь зернышко, только склюнь его — и готово. А кроме того, везде полным-полно всяких букашек, насекомых, мушек и мух.
Но ржичка есть ржичка. Что ни говори, а ржичка воробью больше всего нравится.
Люди это знают, и хотя среди них встречается немало всяких скупцов, летом они все-таки становятся добрее. Иной раз и у самого большого жадюги смягчится немножко сердце, и он не разгневается, когда воробей утянет у него хлебное зернышко. А может, улыбнется и подумает: «Ну, поклюй, воробушек, поклюй! Зимой-то небось оголодаешь, а то и вовсе с голодухи ножки протянешь!»
А воробей словно слышит это, возьмет да нарочно так пузо набьет, что оно, того и гляди, лопнет. Потом вспорхнет на плетень или на крышу и заведет песенку:
Он и впрямь склюнет. И наверняка зернышек этих будет куда больше пяти. Поклюет-поклюет, пока пузечко набьет.
И знай смеется. Все время чему-то смеется. Про себя, может, думает: «Ну и что! А почему бы мне не смеяться! На дворе ведь лето, а лето мое. Для воробья лето — лучше нету! А придет зима, что ж, будет зима, и я затяну какую-нибудь другую, зимнюю песенку».
ПЕРЕД ОТЛЕТОМ
Лето потихоньку кончалось, близилась осень, и ласточки стали готовиться к отлету. День за днем высиживали они на крышах домов и на телеграфных проводах и вели разговоры о долгой и трудной дороге, которую надо им одолеть, чтобы попасть в теплые страны.
— Что нового, Анички? — заговорил с ними как-то профессор Шебо. — Видать, у вас занятия. Почему вы кучкой уселись?
Несколько ласточек прикрикнули на него:
— А ты помалкивай! Молчи лучше! О себе думай!
— А я думаю. Но и о вас моя забота. Сентябрь уж на дворе. Дети в школу пошли, учитель их там на ум наставляет. Теперь, глядишь, некому в воробьев и камнем запулить. И вы тоже, похоже, взялись за ученье. Давно бы пора!
— Не болтай языком, Шебо! Не мели пустое!
— Какой я вам Шебо? Профессор Шебо! Для всякой Анички-ласточки я был и останусь профессором. Думаете, я не знаю, что вас ждет впереди и о чем вы судачите? Что ж, я тоже не прочь о деле поговорить. Вы когда полетите?
— Скоро. Скоро полетим. С дикими гусями у нас уговор. Как они полетят, так и мы тронемся.
— А когда? Когда это будет? — допытывались молодые ласточки, которые еще никогда в теплые края не летали.
— Увидим. Мы гусей непременно заметим. Скорей всего, первого. Мы же всегда видим, как они единицей летят. Не могли они нас обмануть.
— Но почему? Почему надо их дожидаться? — не отставали молодые. — Почему уже сейчас мы не можем лететь?
— Подождать надо, ведь у нас уговор, — отвечали старшие. — Как только заметим на небе гусиный клин, и мы на крыло.
— Ну что ж! Не хочу, конечно, вмешиваться в ваши дела, — пустился в размышления Шебо, — но гусь есть гусь. Я ничего не имею против диких гусей, но особенно я бы не стал на них полагаться.
— Тебе легко говорить, тебе не надо лететь! — обронила самая старшая ласточка.
— Что правда, то правда, — согласился Шебо. — Но и вас никто отсюда не гонит.
— Как так? Зима нас гонит, — сказала самая старшая.
— Да, зима — чего хуже, — снова согласился Шебо. — И вправду, зима иной раз бывает лютая-лютая. Бррр, лучше и не думать о ней! Ведь как начнет крепко примораживать, я и сам клювом застучу, хоть к обычному морозу мне не привыкать. А вот если дикие гуси не полетят?
— Полетят. Обязательно полетят. А почему бы им не полететь?
— Не знаю. В конце концов, вам решать. Но я бы на них не больно полагался.
— У нас с ними уговор, и мы хотим сдержать слово. Все дело в числе и в их календаре. У диких гусей календарь точней и надежней, потому мы их дожидаемся. А по дороге все равно от них оторвемся.
