У народов Восточной Африки - [10]

— Не стоит попусту тратить время. Дай мне ловкого парня, и я отправлюсь.

— Не спеши, дорогой! Прежде всего нужно запастись провизией и водой. По дороге ты не достанешь ничего. В Африке ты еще новичок, поэтому слушай добрые советы и не горячись. Каждому уважающему себя африканцу свойственно чувство меры. Мы не мечемся как сумасшедшие. Так нам велит солнце.

Вопреки ожиданиям Гаррис справился со всем быстро и ловко. Не прошло и часа, как перед домом стояла грузовая машина, а из нее во весь рот улыбался мне молодой проводник.

Я усаживаюсь в кабине рядом с шофером. Мы едем по узкой дороге, проложенной по мелкоструктурному грунту, и вскоре клубы поднявшейся пыли обволакивают нас желтой пеленой. Задыхаясь и кашляя, я высовываю голову в разбитое окно. Снаружи такой же туман. Не понимаю, каким чудом шоферу удается угадывать направление, да еще развивать бешеную скорость.

Этот короткий отрезок пути — всего лишь несколько десятков миль — я, наверное, буду помнить всю жизнь. Я никогда не отделаюсь от ощущений, овладевших мною в тот момент.

К счастью, мои мучения продолжались недолго. Мы остановились в настоящей девственной пуще, карликовом лесу, таком типичном для Африки, и поспешно углубились в чащу, скрываясь от клубов пыли. Здесь, за зеленым заслоном, несмотря на палящее солнце, воздух был чист и казался нам освежающим бальзамом.

Никакой определенной тропинки в лесу не было. Все они переплетались, как в запутанном ребусе, разгадать который было невозможно, но проводник Дикомено без тени колебаний выбирал ту или иную, и я, полностью доверившись ему, слепо шел за ним.

Время от времени навстречу нам попадались девушки с кувшинами на головах. Обнаженные до пояса, они величественно проплывали мимо. Под круглое дно кувшинов или выдолбленных тыкв африканки подкладывают для устойчивости плетенные из травы кольца. У многих женщин груди висят, как опустошенные мешочки. Девушек рано выдают замуж. С первого же года замужества они начинают кормить детей, и так беспрерывно год за годом. Трудности с продовольствием порою заставляют матерей кормить детей грудью до пятилетнего возраста. Нередко ребенок разделяет эту пищу со своими старшими братьями и сестрами.

— Какое племя живет здесь? — спрашиваю я проводника.

— Валугуру.

— Ты тоже принадлежишь к этому племени?

— Да, господин.

— Так слушай, дружище: ты получишь хорошее вознаграждение за каждый раздобытый для меня предмет. Я разыскиваю старинные вещи, такие, которыми пользовались твои деды и прадеды, понимаешь?

— Ндио, бвана (Да, господин).

Мы долго идем молча. Под ногами шмыгают ящерицы и ползают омерзительные, стоногие черные гусеницы. Воздух становится влажным, растительность приобретает все более сочную окраску.

— Должно быть, скоро река?

— Близко очень большая река Руву.

— Веди к ней самой короткой дорогой.

— Но там нет людей и интересных вещей.

— Ну хорошо. Веди куда хочешь, лишь бы что-нибудь отыскать. Валугуру курят табак?

— А как же, и даже очень много.

— Значит, у них есть специальные трубки для табака?

— А бвана мкубва курит?

— Нет.

— Так зачем же тебе трубки?

— Хочу показать белым людям в Улая, какие чудесные вещи могут делать валугуру. Понимаешь?

— Ндио, бвана.

— А гитары у вас есть?

— Что это такое?

Как ему объяснить? Я беру блокнот и делаю набросок. Дикомено смотрит из-за моего плеча. Видимо, больше всего ему импонируют мои способности художника, которыми я абсолютно не обладаю.

— Бвана мкубва большой мастер! Я бы никогда не сумел нарисовать такую маримбу[4]. Нет, здесь таких нет. Но я видел их у людей из племени вахехе. Иногда они приносят их с собой.

Опять под ногой отвратительная гусеница толщиной по меньшей мере с палец и длиной сантиметров двадцать. Я едва ее не раздавил. Изгибаясь и перебирая своими многочисленными ножками, она преграждает мне дорогу. Нигде до сих пор я не встречал такой массы гусениц.

Мы все еще идем по лесу. Пейзаж почти не меняется, и поэтому каждая, даже самая несущественная деталь, привлекающая внимание своей новизной, радует глаз, вливает новые силы, нарушая томительное однообразие окружающего мира. Вот и сейчас сухая желтизна сменяется вдруг сочной пушистой зеленью травы. Мы находимся уже поблизости от реки.

— Как пойдем? Через деревню или прямо к переправе?

— А здесь есть переправа? Может быть, даже лодка?

— Ндио, бвана, есть и лодка.

Сердце мое забилось сильнее. Я прибавил шагу и уже почти бегу. Радостное предчувствие гонит меня вперед. Вытирая пот со лба, я останавливаюсь у обрывистого берега. Оглядываюсь по сторонам. Где же лодка? Какая она? Обычная, выдолбленная из дерева, а может быть, каяк из коры или звериных шкур? И та и другая представляют теперь музейную редкость.

Но я не вижу ничего.

На песчаной дюне присел на корточки тощий старик и моет горшок. Кусок выделанной под замшу черной от грязи кожи составляет его единственное одеяние. Он делает вид, что не замечает нас.

Знойная тишина замерла среди неподвижной листвы, и лишь серебристые струйки воды, наталкиваясь на камыши, издают едва уловимый, но отчетливо слышимый в эту минуту шелест. Несколько фиолетовых стрекоз кружат над коровьим навозом, значит, этим бродом ходит обычно местный скот.