У крутого обрыва - [10]

Вскоре он охмелел — не настолько, чтобы «выйти из рамок», но достаточно, чтобы развязался язык. Он оживился, стал рассказывать, как созрел в нем замысел фильма о летчиках, об их героических буднях, о суровом и мужественном их труде, так не похожем на ту псевдоромантику, которой иной раз нас кормят с экрана. Каркас сценария вчерне готов, остается только продумать кое-какие детали, ну и, конечно, найти режиссера — это не так-то просто, желающих много, все хотят снимать фильм о летчиках, но не каждому можно доверить.

Гость слушал восторженно и почтительно, ему нравилось здесь, он был горд оттого, что молодой, обещающий сценарист, знакомство с которым только что произошло на бегах, сразу расположился к нему, зазвал сюда — в эту святая святых — и запросто поверяет творческие секреты. Он бы слушал еще и еще, но тут подошел какой-то мужчина и вполне официально, без малейшего пиетета, спросил сценариста:

— Ваша фамилия Петровский?

— А что?! — резко отпарировал тот, и лицо его, раскрасневшееся от возбуждения и коньяка, сделалось вдруг землистым. — Что надо?!

— Хорошо бы без шума, Петровский. Придется пройти со мной…

Сценарист молча встал. Он безошибочно оценил ситуацию и избавил себя от напрасных иллюзий: вот сейчас, в эту самую минуту, перевернулась одна страница его жизни и открылась совсем другая…

Он залпом выпил рюмку, приготовленную для очередного тоста «за героических летчиков», и покорно пошел к двери.

Толя Петровский еще в детстве отличался от многих сверстников упорством и целеустремленностью. Ему было, кажется, восемь или девять лет, когда он твердо решил стать пилотом. Обычная мальчишеская игра? Нисколько. Толя в свою мечту не играл — он к ней стремился. Читал книги, которые и взрослый-то не всегда осилит. Тренировал волю. И тело: уже к восьмому классу он имел спортивный разряд по плаванию, лыжам, волейболу, борьбе, водному поло… Он учился в школе, где придирчиво относились к успехам учеников, ненавидели дутые цифры, не создавали фиктивных кумиров. И однако же педсовет единодушно рекомендовал Анатолия в вуз: его способности и трудолюбие ни у кого не вызывали сомнений.

Но Анатолий в вуз не пошел: по-прежнему неудержимо влекло небо. Он поступил в летное училище. Получив право сесть за штурвал, он стал вторым пилотом местных линий на маленьком областном аэродроме. Осуществилась мечта…

Осуществилась мечта?!. Да неужто такой представлялась ему жизнь, отданная небу, жизнь, сплошь состоящая из подвигов и приключений?

Его воображению рисовались могучие белоснежные лайнеры — именно могучие и белоснежные: ведь так, и только так, именуют их в репортажах и очерках, — красавцы машины, подвластные его сильным, тренированным рукам. А пришлось летать на «кукурузниках», которых он про себя называл не иначе как «черепахами».

Он хотел «возить» дипломатов и чемпионов, журналистов и кинозвезд, величественно проходить по роскошному салону, красуясь кителем с золотыми нашивками, а на борт его «черепах» поднимались пассажиры совсем иного «масштаба».

Ему виделись под крылом Манила и Гонолулу, а летал он в Кощеево и Урусобино, в Игрищи и Пестяки.

Человек начитанный и толковый, он понимал, конечно, что сразу ничего не дается, что никто не доверит лайнер пилоту, не освоившему «кукурузник». Но на все это требовались годы, надо было работать, не суетясь, не гоняясь за призрачной «красотой» жизни. А ему было жалко молодых лет, которые, как учит расхожая мораль, быстро проходят. В принципе он готов был ждать, но только с гарантией, что ему удастся хоть чего-то дождаться. Он готов был — опять-таки в принципе — работать засучив рукава, но так, чтобы не очень потеть и чтобы деньги текли золотым ручьем.

Деньги, увы, не текли, потеть приходилось изрядно, и гарантий на будущее никто не давал.

А тут еще стал заедать быт. Вроде бы совсем недавно он бегал на свидания, дарил цветы, писал пылкие письма. Девчонка из его класса восторженно слушала стихи, которые он читал, когда ночи напролет они бродили до безлюдным набережным, и вместе с ним строила розовые воздушные замки. Но, как и все женщины, став женой, а потом и матерью, она опустилась на землю. Нужно было обживать дом, заботиться о ребенке, думать о будущем — реальном, а не иллюзорном.

Эта постылая трезвость еще больше подчеркивала крах надежд и призрачность юношеских мечтаний. Шли годы, а он все еще торчал в «провинциальной дыре» и в сотый раз разглядывал сверху Бакуниху и Макарьев… Правда, было ему всего-навсего двадцать три — мальчишеский возраст по нынешним временам — а казалось: грядет чуть ли не старость.

Он работал, и работал неплохо, поступил заочно в академию гражданской авиации — это сулило потом продвижение, рост. Но учиться предстояло несколько лет, а после учебы «пробиваться», одолевать служебную лестницу ступень за ступенью, откладывать «на потом» все, о чем так сладко мечталось… Боже мой, да как же это он прогадал? Вон в кино, говорят, покрутишься перед камерой — и тебе деньги и слава… А жизнь-то какая: премьеры, поклонницы, фестивали!.. Или, скажем, балет: попорхает, попрыгает — и полтыщи отвалят…