У крутого обрыва - [12]

Красный редакторский карандаш безжалостно прошелся по этим пассажам. «Разливать газировку с сиропом, по-вашему, так уж почетно? — язвительно спросил меня редактор, человек доброжелательный, вдумчивый и серьезный. — В век научно-технической революции вы считаете возможным уравнять инженеров и продавцов?»

Мне стыдно признаться, но я сдался без боя, не нашел в себе силы опровергнуть этот вредный стереотип. Так и отправились в корзину не ахти какие оригинальные, но очень нужные, по-моему, слова о том, что всякий — решительно всякий! — труд и достоин, и почетен.

Разум подсказывал: перестань суетиться, делай хорошо свое дело, которому ты обучен, к которому стремился, которое умеешь и можешь делать. Но потребность в красивой жизни оказалась сильнее рассудка. Толя Петровский бросил на кон последние карты: обаяние и расчет.

Он действительно был веселым, общительным парнем, умеющим «обаять», когда чувствовал в этом потребность. С ним любили поболтать, послушать его байки, не лишенные живости и воображения, ему верили, как верят совсем своему человеку. Эта вера притупила служебную бдительность кассиров аэропорта, где Толя работал: они впустили его в помещение кассы, и слушали его байки, и смеялись до слез, а он тем временем забрался в незамкнутый сейф и засунул в карман — нет, не деньги — чистые бланки авиационных билетов: целую пачку, тысячу штук. Еще раньше таким же манером он завладел печатью и штампом. И наконец, предусмотрев операцию до мельчайших деталей, стащил у приятеля документ, удостоверяющий его личность.

Наступил последний этап операции — самый простейший: выписать билет на имя приятеля, а потом сдать в кассу возврата. В своем аэропорту это сделать невозможно. Другое дело — Москва: и касс много, и Толю не знает никто.

Он торопился: подгоняли жадность и страх. За несколько дней ему удалось прикарманить почти две тысячи рублей — скупиться не имело смысла, билет он выписывал самый дальний: через Москву в Магадан.

Ревизорская служба довольно быстро засекла поток не совсем обычного возврата и пришла к выводу: в Москве появился загадочный пассажир. Каждый день он собирается улететь на Дальний Восток, но какие-то таинственные обстоятельства всякий раз мешают ему довести намерение до конца. Мало того: отказавшись от полета, он тут же возвращается в исходную точку, чтобы непостижимым образом уже наутро вернуться в Москву с новым билетом. Но так и не отваживается отправиться дальше.

Всего этого Петровский не знал. Одиннадцать раз хитроумный трюк сошел ему с рук, — казалось, так будет и впредь. Карманы трещали от шальных червонцев, хотелось скорее пустить их в дело. Несколько сот рублей он «кинул» на бега. Еще на несколько сот купил лотерейных билетов, карточек «Спортлото». И не обеднел.

Он проник в творческий клуб, и его распирало от довольства. Он чувствовал себя не бедным родственником, а на равной ноге с народным артистом, с известным драматургом, с выдающимся режиссером. И даже выше: народный ограничивался бифштексом да стаканом вина, а он мог запросто шикануть тремя порциями запеченных грибов, выставить батарею бутылок и отвалить «чаевые», которые народному не под силу.

Некогда зеваки рвались в такие клубы, чтобы поглазеть на знаменитости, иметь возможность похвастаться, как коротали они вечерок в обществе «Вани Козловского» и «Лени Утесова» (помнится, рассказывал об этом в своих мемуарах милый наш «домовой» — директор ЦДЛ Борис Михайлович Филиппов). Зевакам нового образца этого уже мало: им самим бы сойти за собрата «Жени Евтушенко», за коллегу «Кеши Смоктуновского». Им бы членские билеты творческих союзов (хоть творить они не способны), ученые степени (хотя к науке не имеют ни малейшего отношения), книги, написанные другими, но подписанные их именами. Им бы афиши, рекламы, упоминания в титрах. Именно так: не только в гонорарной ведомости, но еще и в афишах и титрах…

А на самый худой конец, если с книгами и титрами ничего не выходит, то хотя бы благодарную аудиторию, чтобы делиться «творческими планами», обсуждать литературные новинки, вещать о «достигнутых успехах». Так появились и у Петровского случайные собутыльники: без них упоение «победой» не было бы столь полным.

Он уже был на примете у милиции, когда в одном ведомственном журнале появилась рецензия — единственное его сочинение, которому удалось пробиться в центральную печать. Это, собственно, была не рецензия — самоуверенный разнос хорошего фильма, сделанного талантливыми людьми. Рецензент вычитывал авторам за то, что они плохо знакомы с кодексом — не могут отличить, где «псевдоромантика» и где «хулиганский поступок, а если называть вещи своими именами, то даже преступление». Под рецензией красовалось его имя, и Петровский небрежно подсовывал знакомым номер журнала, словно пропуск в литературу.

Деньги уже иссякали, а билетов оставалась толстенная пачка. Он заполнил очередной — как банковский чек — и предъявил его в кассу аэровокзала. Заранее предупрежденная милицией кассирша замешкалась, засуетилась. Петровский тотчас заметил это и, оставив билет в кассе, сбежал…