У друкарей и скоморохов - [36]

— Гришатка, а это что? Наверное, палаты воеводы?

— Воеводский палац в Замке стоит, — хмыкнул Грицько. — То наша ратуша.

Васка хотел было спросить, что такое ратуша, да забыл: в глубине площади, за амбарами, лавками и рундуками увидел он белую церковь. Вытянутая вверх, с одним стройным куполом, легкая какая-то, она как будто взлететь хотела над прочными, к земле плотно прижавшимися торговыми строениями…

— То соборная наша церква, Пирогощи. Вона ще при руських князьях из каменя складена! А це Братский Богоявленский монастырь, там школы… Дывысь, куды идешь!

Малый, снова засмотревшийся на красный флюгер ратуши, чуть не забрел в вонючую лужу. Только сейчас он обнаружил, что площадь не замощена.

— Там, в Братском монастыре, у церковной стены могила славного гетмана Петра Сагайдачного, который с Войском Запорожским на битве с турками будучи, поганых турок по одному в плен забирал и в свой лагерь приводил, и на том бою стрелою пострелен и в Киеве от раны помер. Там, на могили его богатырской, хоругвь устромлена, а на ней вин, як живый, намалеванный на кони из сагайдаком и с булавою своею гетманскою! И ещё там братские школы…

— А что за школы, Гришатка?

— Ти дывысь, як его школы зачепыли! Те школы не для таких голодранцев, як мы с тобою. Там вчаться сыночки бурмистра, войтов, попов, значных казаков, старцев соборных, от кто… Там ученики ходять чистенько, всегда в сапогах, звуться спудеями.

— А мастер Спиридон, — он ведь там учитель, — не мог бы тебя, скажем, в те школы пристроить, а, Гришатка?

— Мог бы, мабуть… А навищо: выучившись по-гречески — та й знову невода тягать? Навищо оно мени?

Васка с завистью поглядел на стены монастыря. Везет же людям… На Москве нет таких школ.

Оставив позади площадь, они прошли узкими — и оттого Васке показавшимися ещё более длинными, чем были они на самом деле, — улицами и вышли к Острожским воротам. Как и два дня назад, ворота были отворены и мост опущен. Из башни доносились голоса игравших в кости стражников.

— От где легка робота, — завистливо протянул рассудительный потомок Селивона Рыболова. — Понаидалы морды. Це тебе не по-казацки в поле за татарами гонять!

За мостом, на развилке Васка остановился.

— Теперь куда?

— Тепер в гору, до самого Кута Спасского, а там сам увидишь. Так ты ещё в ІІечерський лаври не бувал?

— Нет…

Гришка посмотрел на него с презрением неописуемым.

— То ты ничего ещё и не видел в жизни своей.

На не столько крутом, сколь утомительно длинном подъеме Васка начал скоро задыхаться.

— Что це з тобою, Васько?

— Круто гораздо…

— Весь Киев такый! Весь на горах та буграх… Мы тут приобвыкли. Як був я ще малым, так из хлопцями бигав у Хрещатый яр гулять. Хотел бы я поглядеть, як ты погасав бы там с горки на горку!

— А волков там не водится?

— Забигают и вовки. А лисиц та зайцив повно.

Наконец, забрались они на гору.

— От тут, у Преображенской, и передохнём. Заодно и по Киеву роздывишься, майже все побачишь…

Васка, не успев отдышаться, поплелся первым делом посмотреть церковь. От неё, некогда огромной, остались только разрушенные наполовину стены. На одной из них, которая пониже, вырос развесистый клен. Штукатурка была сбита дождями, однако с широкого кирпичного столба взглянули вдруг на паренька суровые лики святых.

— И дожди не смывают?

— Что? Да это же из камешков блестящих выложено, навечно. Там внутри кое-где и по стени красками наведено, ещё можно побачиты… Якщо батько мене пустыть з тобою, я тебе все покажу: и де була Василивска церква, и Десятинна, Семионивска и тут недалечко, ще стоит стена, де була церква Федора Тирона. И где булы князивские, руських князив, палаты…

— Да откуда тебе все то ведомо?

— Тут все киевляне знают, где что у великом Киеве було. Мене, ещё совсем малого, батько за руку водил и показывал, А ему — его батько, а мой дед. Це мастер Спиридон, хоч и навченый вин, може всех Киевских святынь не знать: он не киевлянин родом, белорусец.

— А где Софийский собор?

— Залазь на стену. Зверху все покажу! Ну?

— А не грех?

Васка решился и вслед за юрким Грицьком вскарабкался по уступам поросшей травою стены, сложенной из древнего тонкого кирпича.

— Руку! Ну, давай ще трохы…

Наверху ухватился за ствол клена. Пока лез, неведомый святой, из камешков тех вечных выложенный, следил за ним своим страшный черным глазом, однако испугаться и вернуться с полпути значило опозориться перед Грицьком. А ведь сын мещанский и без того, на пустом, собственно, месте снова начал задаваться…

— Вон где купола Софии — бачишь, слева от ограды Златоверхого?

— Что это ты, Гришатка, все «золотоверхий» да «золотоверхий»? Верх-то у церкви деревянный, крашеный.

— А вона у давние часы була золотом крытая. Татары, як Киев руйнували, то золото облупили. А золотые створки из Золотых ворот тоже украли.

— Так это татары Киев разрушили? Я-то думал, что поляки, когда Украину завоевали…

— Не, батько казал, что татары. Не крымцы, иные, ещё пострашнее.

— А София отсюда красивая…

— То здалека. её униаты забрали, она у них не полагодженая, обшарпанная, двери, кажуть, завалилися, войти не можно. Там, в Старому городи, одни руины и валы… Але ещё восстанет Киев из руин, — каже батько, — снова восстанет, як птица Феникс, поднимется из уголья ещё краще! Тогда снова станет великим, богатым, весёлым!