У друкарей и скоморохов - [35]

— Грицько! Грицю, от пойдешь, куда пан мастер Спиридон тоби прикаже. Слухайся его! И от жолнирства тримайся подале!

— Вели ему, Селивоне, штанци якись натягти и сапоги дай, бо ж до Лавры пойдет…

— Чув? Иди.

За воротами мастер сказал мальчикам, что сначала надо зайти к нему, взять шкатулку и грамотку, чтобы отнести их в Печерскую лавру, в типографию, сиречь в друкарню, пану отцу типоблюстителю Артемию Половковичу, и заставил несколько раз повторить должность и имя.

— А на словах что передать? — важно спросил Васка.

— У грамотке ж сказано, хлопче. Ну, добре, и на словах скажи, что все доски целы, не поколоты и от краскы видмыти, як треба.

— Понятно. А что это, пан Спиридон, за город на горе над этим городом?

— Город? Ага, по-московскому… По-нашему называется Замок, крепость градская. Токмо из него проку чуть: защиты доброй нема. Ветх зело наш Замок, и гарматы большие с него свезены. А гроши на него великие йдуть. Все замковые мещане на него подымное платять. Грицько, твий батько замковый?

— Замковый. Каждый год 20 грошей вынь да положь, пане.

— Магистратские, те по три злотых кладуть.

— Так они ж богачи-дукачи, те хлебники и шевцы, хай и платять!

— Шустрый ты какой! Всем несладко, хлопцы. Тепер зачекайте трошки.

Пан Соболь скрылся за воротами усадьбы. Грицько проводил его взглядом, показал вдруг Васке длинный розовый язык и учал задираться:

— Тю-тю! Попёнок-опёнок, поповски обноски!

Васка одернул злополучный подрясник, в голове у него зашумело.

— А ты мещанин бесштанный!

— А ты, ты… блазень бездомный! Волоцюга, по чужим дворам волочишься!

— Дурак ты преузорочный!

— Це ты дурень, невиглас, до церквы не ходишь!

— Сам ты невежда неграмотный, аза от ежа не отличишь!

Грицько залился краской и больно ткнул Васку кулаком в грудь. Тот охнул и, размахнувшись, попал сопернику в нос. Бойцы обхватили друг друга, Грицько сумел подсечь Васке ногу, сам не удержался и вместе с ним покатился в пыль.

Мастер Спиридон вышел из калитки, закрыл её за собою, осторожно поставил на землю шкатулку, наклонился над бойцами и, изловчившись, поймал за ухо сначала одного, а потом и второго. Поставил их, сопящих, на ноги.

— Слухай, Грицько, зараз мы повернемося до твого батька, я ему поведаю бывшее, он из тебя пылюку выбьет, а потим сам отнесет шкатулку. Ты же, хлопче…, — повернулся он к Васке, — и ты вернешься домой. Селивон сам справится.

Грицько скривился, кулаками выдавил из хитрых глаз по слезинке и принялся божиться, что больше этого скоморошенка пальцем не тронет, все сделает, только бы батьке не было рассказано. Васке его нытье успело уже и надоесть, когда мастер Спиридон в конце концов простил их обоих, переспросил для верности, кому надо отдать в типографии шкатулку, и снова направился к воротам. На полпути остановился, хлопнул себя по лбу и едва ли не бегом вернулся к удивленным мальчикам.

— Вот беда! Из-за дурной ваши драки едва не забыл сокровище свое из шкатулки вынуть! Так и отдали бы Половковичу…

Он вырвал у Грицька шкатулку, достал небольшой сверток, развернул тряпочку и дрогнувшим голосом позвал полюбоваться на драгоценность.

Васка увидел обычную грушевую резную дощечку, с такой заставки в книгах печатают. Рамка заполнена была небывалыми изогнутыми травами, а над нею выступало на ветке яблоко граната, дерева из далеких полуденных стран. Дощечка была стертая, в трещинках, кусок рамки справа выщерблен. Грицько пожал плечами и принялся ощупывать свой расквашенный нос.

А мастер, встретившись с недоуменным взглядом Васки, спрятал в усы довольную улыбку:

— Это доска Ивана Федоровича Москвитина…

Ахнул Васка и снова склонился над дощечкой. В том, что ему доводилось о первопечатнике слышать на московском Печатном дворе, трудно было отделить правду от сказки.

— Его, его… Славетный наш першодрукарь вырезал её на Москве ещё, оттиснул с нея заставицу в первом своем творении — в «Апостоле» московском и увез на Украину… Добре сия доска постранствовала по типографиях, и каждый друкарь, светлую память русского архитипографа почитая, у своей книжци за честь почитал ея оттиснуты. И я тоже. Что за друкарь був, який мастер художества типографского! И який философ премудрый! Я зараз с его «Апостола» свой буква в букву набираю беспечно, бо знаю, что похибок и опечаток у Йвана Федоровича не водилось вовсе!

Пан Спиридон бережно завернул дощечку, взглянул с жалостью на заскучавшего Грицька, посоветовал ему умыться на рыночной площади у колодца и попрощался с ребятами.

— Ещё чого — два разы на день вмыватысь! Кривця и так не тече вже…

— Ты что ж, и вправду не будешь больше приставать?

— Сказано же було, — отвечал Грицько, старательно отряхиваясь.

— Что, батькина ремня забоялся?

— Не… У Лаври побувать хочеться, погулять. Давай, пошли вже. Ты ж тут, у Киеве, без меня, як кутёнок слепой.

Глава восемнадцатая , описывающая славный Киев-град, каким увидел его Васка весной 1630 года от Рождества Христова

По-прежнему сторожко поглядывая друг на друга, вышли пареньки на рыночную площадь. Она была пустынна: досужий народ, как понял Васка, глазел сейчас на переправу коронного войска. Оказалось, что два дня назад, в той сумасшедшей скачке, малый совсем не разглядел главной площади Киева. Прямо напротив Воскресенской церкви, сразу за которой и располагался столь счастливо укрывший скоморохов двор митрополита Иова Борецкого, прямо напротив неё красовался посреди площади деревянный терем о два жилья, украшенный большими стеклами окон, щедрой резьбою и резною жe смотровою башенкой на крыше.