У Дона Великого - [89]

До него отступающие войска сохраняют стойкость и не поддаются страху. Больше того: их силы в последнем, отчаянном порыве даже возрастают. Но и наступающие войска ведут бой с предельным напряжением всех своих сил. Это и есть тот момент, когда той или другой стороне необходимо хотя бы незначительное подкрепление, чтобы перешагнуть эту желанную черту и превратить неприятеля в стадо, охваченное страхом смерти, гнать и уничтожать которое уже не составляет труда.

Мудрость подлинного полководца и заключается в том, чтобы угадать наступление этой роковой, решающей минуты, не поспешить, но и не опоздать ввести в дело дополнительные свежие резервные рати и повернуть сражение в свою пользу, добиться победы.

Боброк видел: силы русских воинов иссякают. Но и силы ордынцев уже на пределе. До какой минуты это будет длиться? Вот ее и надо было Боброку угадать, почуять сердцем.

Боброк был хмур, суров и молчалив. Он прекрасно понимал, какую тяжелую ответственность брал на свои плечи, задерживая так долго полк в засаде. Наступая на горло собственному нетерпению, плачу и боли души своей по сраженным братьям, воевода упорно ждал, ждал той роковой минуты, теребя пятерней бороду, глухой к негодующему ропоту воинов.

Ерема по-прежнему сидел на дереве, но уже ничего вниз не передавал. И ему и многим другим ратникам казалось, что теперь уже все пропало. Истомившись от вынужденного ожидания и роли бездействующих свидетелей гибели русских ратей, они громко негодовали на затянувшееся сидение в дубраве. Владимир Андреевич, насупленный, взъерошенный, то сердито дергал свой ус, то вынимал до половины меч из ножен и снова с силой загонял его обратно. Если бы он не знал хорошо старого Боброка и его военные доблести, он бы подумал, как некоторые ратники, что воевода стал тайным пособником хана.

…Расставив ноги, Мамай стоял на Красном холме у своего шатра и внимательно вглядывался в ход сражения. Он был опытным полководцем и тоже с нетерпением ждал той решающей минуты. Правда, сопротивление русов оказалось гораздо более упорным и длительным, но это ничего не меняло. Большой полк противника зажат сейчас с боков ордынской конницей, а спереди в его глубину все больше пробивается куль. Все показывает: роковая для московитов минута наступила.

Рот Мамая скривился в самодовольной усмешке. Победа уже близка. Осталось только сделать последнее усилие, последний, даже небольшой толчок, и русы дрогнут, а затем и побегут. Они станут уже не войском, а толпой обезумевших людей, которых можно будет лишь беспощадно сечь и топить в Непрядве. Мамай еще раз посмотрел на поле боя, подумал немного и, полуобернувшись, громко крикнул:

— Хазмат!

Тот подбежал, наклонил голову.

— Сколько у нас воинов в запасе?

— Пять тысяч, о великий! Последние…

— И того довольно! Я оказываю тебе высокую честь: завершить битву победой!

Хазмат благодарно изогнулся в поклоне.

— Московитов прижать к Непрядве и оврагам и… истребить всех до единого. До единого!

Мамай потер ладони, как будто уже держал в руках эту самую победу, и добавил:

— А ежели попадется князь московский, доставить его в мой шатер живым или мертвым.

Хазмат поклонился и сбежал с холма. И уже через несколько минут пять тысяч всадников сорвались с места и с гиканьем унеслись вперед.

Хан повернулся к многочисленной свите и свысока оглядел ее. Тут находилось до семидесяти человек: знатные потомки девяти монгольских орд и много мурз, беков, нойонов и сайд. Некоторые из них были тайными недоброжелателями Мамая, но сейчас у всех на губах играли улыбки: победа сулила им изрядную добычу.

С наигранной усмешкой Мамай произнес:

— Ныне мы последуем примеру доблестных багатуров воителя вселенной Джебэ и Субедэ. Мы тоже положим пленных русских князей под помост, и я приглашаю вас вместе со мной попировать на нем в честь наших храбрых воинов… Мне бы Дмитрия московского засунуть под сей помост, да и побеседовать с ним по-дружески.

В свите дружно засмеялись острословию хана, а некоторые сразу же под приветственные возгласы присутствующих поспешили поздравить хана с победой, равной победам воителя вселенной и ослепительного.

Высоко подняв голову, Мамай величественно проследовал через расступившуюся свиту в свой шатер. Там он сел на отливавшую позолотой бархатную подушку и приказал подать себе арзу и плов из баранины, приготовленный по-китайски. Разрезал на ломти и душистую дыню «гуляби».

…Едва промчались мимо Зеленой дубравы последние пять тысяч вражеских всадников, как Ерема буквально скатился с дерева и подбежал к Боброку.

— Воевода, все! У Красного холма нету больше воинов!

С тем же известием прибежали и ратники с южной окраины дубравы. Да воевода и сам видел то, чего он так нетерпеливо ждал. Теперь нельзя было медлить ни минуты.

Он выпрямился и негромко сказал:

— По коням!

Словно искра проскочила по рядам Засадного. Наконец-то!

Долго сдерживаемое нетерпение прорвалось. Ратники как один бросились к лошадям и мигом уселись в седла. Боброк привстал на стременах и обнажил меч.

— Теперь наш черед, братья! Дерзайте!

Воевода и князь Владимир Андреевич пришпорили коней и сразу пустили их вскачь. Как смертоносная лава в бешеной ярости вылился из дубравы на равнину Засадный полк и покатился по полю расстилающимся шквалом.