У Дона Великого - [87]
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Воины Засадного полка видели, как тысячи всадников барунгара с неистовым ревом и гиканьем, с засученными рукавами и поднятыми вверх обнаженными саблями, сверкавшими на солнце словно серебристые ленты, промчались, подобные демонам, мимо Зеленой дубравы и устремились на полк Левой руки.
Натиск был столь велик, что первые ряды полка были сразу же изрублены и потоптаны лошадьми. Князь Федор Романович белозерский погиб в первой, самой жестокой схватке. Но его сыновья Иван и Мстислав сплотили вокруг себя ратников, и полк нашел силы несколько сдержать напор врагов. Но ордынцев было больше, они все дальше теснили храбрецов, и после того, как были убиты оба молодых князя белозерских, полк начал пятиться, обнажая левый край Большого полка.
Всем, кто находился в Засадном полку внизу, невозможно было следить за ходом боя из-за кустарников, густо разросшихся в верховье речки Смолки. Но Ереме сверху все было видно: и как столкнулись в страшной схватке ордынский куль и Большой полк, и как от всадников, теснивших полк Левой руки, отделилась часть и ударила в обнажившийся бок Большого полка, а другая, меньшая часть устремилась к переправам. Там врагов встретили воины Родиона Ржевского и стойко отбивали их напор. Боль и досада терзали Ерему, и он проговорил будто самому себе, но достаточно громко:
— Так и сохнуть нам тут до самого вечера.
— Я сказал тебе: нишкни, сукин сын! Вот стяну с дерева и зарублю, как котенка!
Боброк прошипел это таким тоном, что Ерема немедленно прикусил язык.
Роптали от нетерпения и ратники князя Дмитрия Ольгердовича, стоявшие в запасе позади полка Левой руки. Они видели, что творится впереди, и те же гнев и жалость сжимали их сердца. Ордынцы уже прорвались через заграждения из повозок и теперь рубили, кололи, топтали лошадьми русских ратников, оттесняя их от переправ и от Дона. Оттуда, из этой мясорубки, бежали легко раненные, торопливо, оставляя за собой кровавые следы, ползли те, кто не мог идти. Но были и такие ополченцы, которые обезумели от ужаса и бежали сами не зная куда, бросая оружие.
— Спасайся, робя, всех порубают поганые!..
Князь Дмитрий Ольгердович сразу оценил нависшую опасность: страх может охватить всех воинов и тогда, он по опыту знал, их уже ничем не остановишь и не удержишь на поле боя. Нужны были крутые меры. Он схватил за шиворот одного из беглецов и сильно встряхнул его.
— Чего едало разинул, собачья морда? Куда девал меч?
Ратник трясся всем телом.
— Все кинул, дай боже душу унести…
— Душа при тебе останется, паршивая тварь! — со злобой крикнул князь и, выхватив меч, снес ратнику голову.
— Трус, как басурман, все едино враг! — Затем он высоко поднял меч и повернулся к своим воинам. — За мной, братья! Трусам — смерть, храбрым — вечная слава! За мной!
Ратники ринулись вперед, вслед за князем, по пути заворачивая бегущих воинов полка Левой руки. Русские с такой яростью набросились на врагов, что потеснили их до самых повозок. Тут и установилась на время линия боевых стычек: повозки захватывали то одни, то другие. Но силы были неравны, и ордынцы вновь начали побеждать, пытаясь загнать ольгердовские рати к топким берегам Непрядвы.
Наблюдая с Красного холма за ходом битвы, Мамай увидел: ее стремительность несколько замедлилась на левом крае русских войск. Он махнул рукой, и к нему сразу же подбежал один из темников.
— Узбек, возьми три тысячи всадников и скачи вон туда, к переправам. Там Тургай никак не может их захватить. Так захвати их ты. Затем добей до конца левый край русов и ударь вместе с Тургаем в бок их главному полку. Загоняйте московитов в угол между Непрядвой и Дубняком. Там мы их и прикончим. Скачи и привези мне победу!
Узбек низко поклонился хану, приложив руку к груди. И вскоре эти три тысячи с гиканьем пронеслись мимо Зеленой дубравы. Одновременно были приведены в порядок после отступления воины джунгара, и во главе с новым темником они начали наступать на полк Правой руки. Там тоже разгорелась сеча.
Теперь сражение шло по всей ширине Куликова поля.
Но вот из многих ордынских глоток вырвались торжествующие крики: переправы через Дон были захвачены, отступать русским теперь было некуда. Эти крики услышали даже в Зеленой дубраве.
Князь Владимир Андреевич стоял на спине лошади и видел своими глазами: все ратники Ржевского были порублены и на мостах уже хозяйничали вражеские воины. Он соскочил с лошади и подошел к Боброку. Крепко, до боли сжимая рукоять меча, он глухо произнес:
— Пора, Дмитрий Михалыч. Вишь, уже переправы захватили…
— Рано, княже. Поспешим — все погубим.
Боброк только что вернулся с южной окраины Зеленой дубравы. Там воин, сидевший на дереве, да и он сам увидели: за Красным холмом еще стояли свежие, не участвовавшие в бою тысячи ордынских всадников. Сколько их было? Воин на дереве прикинул — пять или шесть тысяч. Мамай держал их для завершающего удара. Думая о них, Боброк еще раз подтвердил:
— Рано, княже! У Мамая в запасе еще есть войска. Подождем!
Владимир Андреевич закусил губу и отошел в сторону. Он уже несколько раз предлагал выступить, но Боброк бубнил свое: «Рано, княже».
