У Дона Великого - [18]

— Торопливость — плохой помощник мудрости. Бросить под копыта их тела мы всегда успеем. Послушаем посла. — Он повернулся к хану: — Так думает твой слуга, о великий.

— Пусть так! — сказал Мамай и надменно откинулся на спинку трона.

Вельяминов, как опытный царедворец, с размаху упал на колени и пополз к помосту. Не поднимая головы, он прикоснулся губами к подошве ханского сапога и подал свернутую в трубку, с печатью на шнурке, грамоту рязанского князя. По знаку Мамая Хазмат взял грамоту. Вельяминов ободрился, приподнял голову.

— Всемогущий и мудрейший из мудрых, господин и повелитель многих земель и народов! Улусник твой верный, по воле твоей князь рязанский Олег Иванович бьет тебе челом…

— Чего хочет Олег? — перебил его Мамай.

— Вечно служить тебе верой и правдой. А для службы той князь рязанский просит тебя оказать ему высокую милость — пожаловать его великим князем владимирским заместо ослушника московского.

В шатре снова поднялись шум и крики. Мамай подался вперед, сказал насмешливо и злобно:

— Служить мне хочет верой и правдой Олег рязанский? А почему он сам не прибыл в мой шатер? Зачем не заарканил ослушника московского? Отчего вот тут на коленях не бьет мне челом сам Олег рязанский?

Вельяминов торопливо закивал головой.

— О великий господин наш! Все готов князь Олег сотворить. Он ожидает твоих повелений.

— Повелений?

— Да, неустрашимый! И той службы своей ради прислал тебе богатые дары.

При слове «дары» все затихли. В шатер придворные нукеры начали вносить один за другим большие тюки. Вельяминов, осмелев, суетливо и угодливо указывал, какие предназначены хану и ханше, а какие придворным. Когда все было распределено, Мамай поднялся и направился к выходу в задней части шатра. За ним придворные нукеры унесли и его дары. В другой такой же выход ушла ханша, приказав забрать ее тюки. По знаку Хазмата придворные с жадностью подхватывали предназначенное для них и гурьбой высыпали из шатра. За ними ушел и Хазмат.

Вельяминов остался один и озирался как неприкаянный. Когда он попытался выйти из шатра, ему молча преградили путь скрещенными копьями два стоявших у выхода тургауда. Боярин вздохнул и выругался. Он вдруг почувствовал страшное утомление. Заметив шедший у стены по кругу шатра выступ, он тяжело опустился на него и затих. О нем как будто все забыли.

Мамаю и в самом деле было не до него. В отдельной пристройке к главному шатру он собрал самых ближних и верных своих советчиков и помощников — Хазмата, Бегича, некоторых знатных вельмож, нойонов, видных улусбеков. Тут же находился и Челибей. Мамай теперь возвысил его, дал ему звание Темир-мурзы и поставил под его начало всех придворных тургаудов. Все стояли полукругом, а хан ходил перед ними взад-вперед озабоченно-хмурый, резко похлопывая рукоятью арапника по своему сапогу. Он понимал: задуманный им большой поход на Русь будет нелегким. Это не какой-нибудь малый набег, когда с небольшим войском можно напасть врасплох на противника и разбить его. Тут, как видно, придется столкнуться с грозной силой. А чем сломить ее? Как накопить свою, еще большую силу? Орда теперь не та, что прежде… Изнемогла она от долгих ханских распрей. Да и люди в ней уже не те…

Мамай как бы мыслил вслух. Все слушали его в глубоком молчании.

— Нет, не те люди! — подчеркнул хан и взглянул на своих собеседников. — Помните, как раньше бывало? Лишь клич дай по кочевым стойбищам да помани добычей — и сразу налетят храбрецы джигиты, будто коршуны, удалые в бою, жадные до поживы. Кочевник лих и подвижен, как степной вихрь… А ныне? Оскудела воинами Орда. Не людьми, а воинами оскудела. Одни за землю уцепились, оседлое хлебопашество завели. Сидят, будто хохлатки на гнездах. Не сгонишь. А иные баранту, кобыл, коров развели. Валяются по юртам на мягких кошмах, молоком да кумысом лакомятся. А в торговле сколь увязло? В заморские края караваны гоняют, золото гребут. Какие уж там для них походы! В походах надо рубиться, головы под стрелы подставлять.

Мамай зло стегнул свой сапог арапником, круто повернулся к присутствующим:

— А иные наши мурзы, нойоны, темники, улусбеки лучше? Разжирели, обленивели, в роскоши нежатся… Иссякла у них прежняя доблесть, воинственный дух чуть теплится… Надо поднять его снова, оживить кочевые обычаи старины, восславить древнего бога войны — Сульдэ. Военные игрища, состязания степных батыров проводить во всех стойбищах… Надобно собрать под наше священное девятихвостое знамя лучших джигитов Орды, разжечь в них жажду крови и добычи. Всем сказать: добыча будет великая каждому воину и военачальнику… Иначе нам не добыть победы над Русью.

Мамай помолчал, затем жестко добавил:

— А ежели кто пристыл к своей юрте, силой взять в поход. Беспощадно карать тех, кои пойдут против моей воли. Нещадно казнить их как трусов и изменников заветам великого воителя вселенной. Золотая Орда должна вновь воссиять в своей славе и величии!

Мамай сел на ковровую подушку и знаком пригласил всех сесть в круг.

— Говори, визирь, — приказал он Хазмату. Тот, приложив к сердцу ладонь, слегка поклонился хану.

— Твои слова, о великий, справедливы. Поход на Русь будет трудный, сила для него надобна большая. Позволь дать совет: надо позвать сынов Кавказа — ясов и черкесов, из крымской Кафы фрязов и другие иные народы. За золото и добычу они будут стойкими воинами, ибо свирепы и кровожадны.