У дикарей - [6]

Теперь мы вполне рассмотрели ее. Это, действительно, была настоящая клуша, самая крупная из породы чаек на этом острове, самая смелая и сильная из них, которую за что-то иностранцы называют бургомистром. Мы с удовольствием рассматривали ее, когда она бросалась на наших собак с высоты своего полета и, чуть не касаясь земли, ныряла в светлом, сегодня сияющем воздухе, и слушали ее крик, словно пробудивший наш остров к весне, теплу и счастью. Потом возвратились в нашу зимовку как-будто другими.

А поваренок Мишка уже мечтал:

— Вот ужо, ребята, она тут загнездится, я достану вам ее яйца, какая селянка выйдет с треской, если полить ее маслом!.. Бывало, мы на Мурмане целую весну кормились яйцами, как только прилетят клуши.

— Посмей только ты у меня, — оборвал я его мечтания, — прошу не трогать ее яиц, можешь, где угодно, брать их себе, только не рядом с зимовкой…

Мишка, казалось, понял мои намерения, и мне более не пришлось об этом ему говорить, хотя и самому хотелось страшно такой селянки.

А клуша, наша вестница весны, полетала, полетала около нашего домика и, словно решив, что мы не тронем ее, спокойно уселась на своей скале, любуясь знакомой родной картиной.

Залив еще спал под толстыми неподвижными льдами; в горах еще не было даже проталинки, и из ущелья гор наносило таким холодом, что, казалось, до весны еще очень было далеко. Но присутствие клуши нас радовало и, когда я прогуливался утрами по нашему берегу, она спокойно сидела на своей скале, как-будто говоря, что будет весна; когда я подходил к самой ее неприступной скале, у обрыва нашего скалистого берега, она спокойно разглядывала меня своими умными серыми глазами, и только тревожилась при виде собаки моей, кажется, предполагая в ней врага своему гнездовищу.

Скоро клуша так привыкла к моему регулярному появлению на берегу, что мне казалось, что она даже ожидала моего появления, приветствовала его своим криком, даже не слетая теперь при приближении моем со скалы, даже не волнуясь более видом моей собаки.

И чем больше я узнавал ее, наблюдал, — тем она мне все более и более нравилась, и чем более я с нею знакомился, разговаривая даже порой, тем она становилась смелее.

В одно ясное утро на скале появились две клуши. Понятное дело, это была пара, которая решила тут гнездиться. Они облюбовали эту скалу, и уже не боялись присутствия человека.

Скоро между клушами начались, видимо, самые веселые разговоры: «кло-кло-кло» звонко раздавалось в воздухе клоктание первой птицы, ему немного нежнее откликалось: «ку-лы, ку-лы-ы, ку-лы» и, порой, их можно было видеть то весело парящими в воздухе, то мирно сидящими рядком на скале.

Но скоро холод апреля месяца стал уступать надвигающейся весне; на южном горизонте моря встало какое-то темное марево, вестник тепла; неожиданный ветер сломал наши льды и унес их в бушующее море, залив открылся, у нашего берега снова заиграла волна, и сияющее солнышко, оставаясь день за днем все более и более на горизонте, так грело скалы, что появилась первая зелень. И с этим надвинувшимся теплом, с бегущими шумно речками, словно ожил самый остров: загудели пингвины на берегу, заносились в воздухе пеночки, зазвенел мелодичный голос белого лебедя, закричал серый гусь, и наши клуши занялись гнездованием.

Они все дни таскали откуда-то сухие грубые водоросли, устилая ямку в отвесной скале, носили туда разный хлам, намытый морем с берега, и скоро на скале появилось их гнездышко в виде большой и темной корзины.

Теперь они почти не улетали от своего гнездовища, видимо, зорко присматривая за ним, быть может, опасаясь еще близости нашего дома, еще не веря людям. И я часто, прогуливаясь по самому берегу, подходя к их отвесной, падающей в море скале, мог видеть, как одна из них спокойно сидела уже на гнезде, а другая или плавала под самою скалою, покачиваясь на волнах, или стояла на одной лапе на самом белом выступе скалы, как бы в виде сторожа своего гнездовища. Но по всему видно было, что они уже не опасались меня и моего вечного спутника — пса и только посматривали на нас с высокой скалы, когда мы гуляли.

Полагая, что есть уже яйца, я как-то послал Мишку посмотреть гнездо, так как он был несравненный мастер взбираться на высокие скалы.

Клуш, по счастию, не было около, они улетели куда-то за добычей, и Мишка живо взобрался на скалу и крикнул оттуда:

— Есть!

— Сколько? — кричу ему.

— Парочка.

— Покажи!

Он поднимает одно, и я вижу крупное, размером почти с гусиное, оливковое круглое яйца с темными коричневыми пятнышками.

— Довольно! — кричу ему, — спускайся скорее, чтобы тебя не заметили.

И Мишка, как белка, летит со скалы, и рапортует об устройстве гнезда, видимо, очень заинтересованный этой новой должностью натуралиста.

— Гнездо не ахти какое теплое, — одни водоросли какие-то, яйца прямо чуть не на самой голой скале; но около гнезда столько хламу разного, — скорлуп других яиц, костей разных птиц, даже головы рыб, раковины, так что можно подумать, что клуши здесь гнездятся уж целые годы.

Пока мы разговаривали у скалы, прилетела одна клуша. Но, по-видимому, она не заметила лазанья нашего и, что-то курлыкнув вполголоса, спокойно устроилась в гнезде, даже не обращая внимания на человека.