У дикарей - [8]

Мишка старательно собрал целую окрошку. Тут было и тюленье сало и вчерашний жареный хлеб, тут были лепешки и шанежки, туда же Мишка положил и грешневой каши, благо она давно уже всем надоела…

Было порядочно возни с очисткой гнезда от снега; но клуша не тронулась, прикинувшись мертвою, и даже не защищалась.

Каково же было наше удивление, когда наши соседи на другой день сами явились к нашему домику, словно прося у нас пищи.

Пришлось отдать им решительно все, прямо выбросив съедобное на снег, и клуши с таким прожорством занялись его уничтожением, что мы только дивились их смелости и жадности, смотря тихонько из окон.

Мишка прямо торжествовал. Он говорил:

— Посмотрите, что я устрою из наших соседок: они прямо будут являться в наши комнаты, только пусть еще продлится такая погода.

В комнаты клуши не явились; но их мы постоянно видели у самого нашего крыльца, и было крайне любопытно на них поглядывать из окошечка, когда они, как домашние гуси, разгуливали на крыльце и клевали пищу толстыми своими носами. Дошло до того, что Мишка бросал им пищу уже руками, и они схватывали ее на воздухе и уносили ее спокойно детенышам.

Мы думали уже совсем приручить этих птиц, но снова стало тепло на острове, и наши надежды не увенчались успехом. Птицы поневоле только пользовались нашими объедками, и, как только утихло море, они снова занялись ловлею рыб и разбоем на птичьем острове. Но все же мы с ними были знакомы: когда я прогуливался под их скалой, они не смотрели на нас, как на врагов, а тихонько приветствовали меня курлыканьем, а когда встречались где-нибудь далеко за колонией, тоже приветствовали нас своим знакомым криком: «ку-лы, ку-лы-ы, кло-кло-кло»… как бы говоря нам: «будьте здоровы, соседи!»

Как это всегда бывает — после бури наступило теплое, тихое, чудное время; в комнатах было душно, уже и мы отворяли ненадолго окна, наслаждаясь свежим воздухом, как вдруг, однажды, только что раскрыв в кабинете окно, я был удивлен появлением неожиданной гостьи. На окно села ко мне громадная смелая клуша и с таким любопытством заглядывала в комнатку, точно в свою очередь желала узнать, как поживают люди.

— Клуша! — приветствовал я ее невольно восклицанием. — Мишка, клуша прилетела на окно, — крикнул я ему в соседнее кухонное помещение, и мы оба через минуту смотрели на неожиданную гостью, любуясь полной непринужденностью, с какой она заводила с нами более близкое знакомство, как с хорошими и добрыми соседями.

Мишка предложил ей первое угощение, что только попалось в руки, и клуша, словно того и дожидалась, — схватила порядочный кусок хлеба и унесла его на гнездо своим подрастающим, прожорливым детям.

С тех пор нельзя было вовсе открывать окна: она аккуратно появлялась на нашем подоконнике и так привыкла к нему, что, казалось, совсем решила получать от нас вечное пособие, чтобы прокормить свое прожорливое семейство.

Мы было уже мечтали с Мишкой, что и дети ее последуют примеру матери; но случилось то, чего мы не знали.

В один прекрасный день, ранним утром, птенцов не оказалось в гнездовище, и Мишка клялся, что их унесли их родители в своих клювах, еще в пуху, на простор Ледовитого океана, чтобы заставить их питаться там уже самостоятельным образом.

Действительно, в одну неделю клуш не стало видно, и они только порою, словно влекомые воспоминанием, прилетали к нам, сидели на родной скале и снова улетали в открытое, теперь бурное море.

Незаметно, быстро прокатилось короткое полярное лето, наступила осень скучная, как-то неожиданно выпал глубокий снег, и весны, и тепла, и клуш как не бывало. Их не видно было даже в бушующем море, они снялись от нас и улетели куда-нибудь в Шотландию, где всю зиму стоит открытое море.

Зимою в стужу, в полярную скучную ночь, тогда ничто не напоминало даже клуш, мы часто вспоминали своих соседок. Увы, окно обледенело еще с осени, скала давно покрылась снегом, и даже не было любопытного Мишки, который их кормил и считал чуть не родными.

В тот год выпала тяжелая зимовка, зима была ужасно суровая, льды еще с осени затерли наш залив, и мы едва дождались, когда показалось снова солнышко, когда оно снова засияло над снежной равниной.

Был март; но клуши что-то долго не прилетали; показались признаки весны, но их почему-то не было. Но вот в самое Благовещение, идя задумчиво по морю открытым льдом, я неожиданно остановился: как будто до слуха моего донеслись знакомые, дорогие звуки.

Гляжу — клуша высоко, высоко в воздухе и, словно заметив меня на льду, изменила даже свое направление к нашей зимовке, а закружилась надо мною, посылая мне знакомые приветствия: «ку-лы, ку-лы, кло-кло».

Но в этом крике не было уже тревоги, как в прошлую весну: она приветствовала меня другим уже голосом, в котором были довольные, счастливые нотки.

— Клуша! — кричу я в ответ. Она узнала меня и что-то еще прокурлыкала и, словно довольная, полетела дальше к колонии и уселась на родную скалу.

При виде соседки по колонии, у меня невольно даже слезы выступили на глазах, и как-то горько сделалось от этой тяжелой и скучной зимовки.

Нечего и говорить, что клуша в тот же день, как наша хорошая знакомая соседка, явилась к нашему крыльцу за пищей, и мы были так рады нашей гостье, прилетевшей к нам по воздуху с родной стороны, что скормили ей решительно все съедобное, что только попалось под руку.