Тысяча вторая ночь - [7]

II Гостиница в пустыне

1

Между морем песка и морем солнца лежит зеленый пальмовый остров. Кругом бесконечная песчаная равнина, иссушенная беспощадным солнцем, но из песков вырвался ключ живой воды — и самовластье песка и солнца кончено.

По бережкам журчащих сотнями ручьев растут тысячи и десятки тысяч пальм. Их окружила пустыня со всеми оттенками песка и соли; солнце изливается на нее всеми оттенками огня и пыланья; но у подножия пальм звенит вода, но пальмовые кроны провевает прохладный ветер, и под шатровым навесом пальм пестрят цветы, плоды и птицы. Вода вскормила пальмы, пальмы вспоили оазисы. Финики пальм дают людям пищу, из пальмовых листьев плетут шляпы, веера и попоны для ослов; из волокон пальмовой коры делают корзинки для упаковки фиников; а пальмовое дерево идет на топливо. Дети спят в люльках из пальмовых листьев, под тенью пальм работают мужчины, а четыре сколоченных пальмовых доски дают последний приют усопшим.

Но собственники пальм, те, кто их выращивает, живут не под пальмовой сенью, а в Тозере.

Там, где пустыня подходит к рубежу оазиса, теснятся низкие, безоконные дома из кирпичей цвета пустыни. Долгими пустынными днями дома пропекает солнце. Цвет домов сливается с окраской песков пустыни, а пески почти надвинулись на двери. Изнутри домов слышатся блеяние коз, ослиный крик, визг маленьких детей и болтовня женщин. У домов плоские крыши и пол из утоптанной глины. Вот где живут владельцы оазисов с женами, детьми и домашним скотом; здесь они любят, живут и умирают, в одних и тех же стенах.

На песчаных улицах и просторной базарной площади, кишащей мухами, они торгуют. Здесь, с непременным участием мух, продают они мясо, плоды и овощи. Коз выводят живыми на продажу, и в козьих же мехах доставляют воду из ключей оазиса.

Черные рожки еще сохранились на шкурах, и мешки, раздутые водой, похожи на пьяных сатиров, возвращающихся домой. Изо дня в день здесь важно сидят и беседуют мужчины, здесь читают Коран наизусть странствующие марабу и бродячие прорицатели с пестрыми ковриками открывают будущее. Когда спадает жар, приходят певцы и поют стихотворные былины о подвигах минувших дней; певучий сказ свой они сопровождают игрой на однострунных скрипках и музыкальных кувшинах, внутри которых натянута тонкая кожаная перепонка. Приходят сюда и заклинатели змей; у них мешки, полные змей, танцующих в такт, когда играет флейта, и выпускающих холодные и иссиня-белые жала, когда заклинатели подымают их над толпой.

Таков город пустыни — Тозер.

А кругом бескрайняя пустыня переливается всеми оттенками песка и соли — то коричневая, как бурнус нищего араба, то желтая, как львиная шкура, то белая, как омытые воздухом очень старые кости. И на мутно-голубом песке горит солнце — хищное, могучее, неистощимое и беспощадное, как старинные владыки и божества пустыни — как Ассурбанипал и Сеннахериб, как Ваал и Молох.

2

На границе Тозера и оазиса расположена «Гостиница финиковой пальмы» низкое одноэтажное строение из красного кирпича пустыни, возведенное вокруг открытого зеленого двора. Двор огибает крытая галерея, «патио», откуда прямой ход в комнаты. В патио «Финиковой гостиницы» сидели в этот сверкающий полдень шестеро европейцев и пили кофе. Они сидели за двумя столами, достаточно удаленными друга от друга. Но это не мешало слуге равномерно уделять свое внимание двум столикам, ибо Африка — страна глазных болезней, и, подобно всему персоналу гостиницы, официант страдал отчаянным косоглазием. В остальном это был курчавый полукровка, по всей видимости лишь недавно оторванный от пальмовой первобытности и вставший на путь преуспеяния.

Лавертисс сказал:

— Ваше первое впечатление от этого странного места, профессор?

— Такого количества мух и ослов, искусанных мухами, я не видел нигде в мире. Да еще пальмы. Одного лишь здесь нет и в помине.

— Чего же именно?

— Людей в небесно-голубых мундирах с радугой на груди.

Другими словами: военных. Официально оазис подчинен Франции, и к нему идет железная дорога. Но европейцев здесь не больше дюжины, и между ними ни одного солдата. Покуда поезд, с которым мы имели удовольствие ехать, доставит в Тозер солдат — здесь может случиться все что угодно.

— Вы разумеете восстание?

— Почему нет? Но зачем .обязательно восстание? В путеводителе Тозер назван богатейшим оазисом Сахары. Здесь двести тысяч пальм и тьма-тьмущая абрикосовых и финиковых деревьев. Два-три арабских плантатора — настоящие миллионеры. Прежде оазис был постоянной мишенью разбойничьих набегов. Если ж нельзя было напасть извне, то боролись внутри оазиса.

— Скажите, Лавертисс, что вы думаете о трех господах с другого стола?

— Они не похожи друг на друга, — кратко ответил Лавертисс. — Если бы здесь был наш друг, прорицатель из Айн-Грасефии, мы получили бы более подробные сведения, nom dun petit chien! Признаюсь, он произвел на меня впечатление!

В эту минуту мистер Грэхэм выпил чашку кофе, осушил пот на лбу и вперил неподвижные фарфоровые зрачки в трех господ за столом на другом конце галереи. Один из них был низенького роста, с щелевидными глазками, черной бородой и растерянным выражением лица. У другого было бритое лицо римского сенатора, чуть красноватый нос и резкие складки в углах рта. В наружности третьего было нечто от маньяка или изобретателя: неподвижно устремленные в пространство водянисто-голубые глаза, светло-рыжие щетинистые усы, поддающаяся вперед голова и костюм с явным преобладанием пышно повязанного галстука. Мистер Грэхэм оглядел фаянсовыми зрачками названных трех господ и голосом, чересчур сонным даже для сиесты в Сахаре, произнес: