Тысяча вторая ночь - [5]

— Провалиться мне на этом месте!

Лавертисс, чьи брови поднялись до капуля прически, набрал воздуха и сказал:

— Это почище системы Бертильона!

Филипп Коллен молчал и глядел на араба, сидевшего как изваяние. Когда марабу убедился, что над ним перестали глумиться, напряжение пергаментного лица разрешилось и ястребиные глаза покрылись поволокой. Кофейщик глядел на него с суеверным подобострастием. Кругом лежала Африка с тревожными красными пустынями, ни на что не похожими горами, лесами кактусов, похожих на грешников, приросших к земле, и воздухом, насыщенным зноем и предрассудками.

Филипп Коллен пожал плечами:

— Вы правы, Грэхэм, будь я проклят! Он сказал, что я — отец всех глупцов. Это верно, как поэтическое иносказание. Он сказал, что всю мою жизнь я стремился к обладанию чужим богатством и кончил тем, что лишился своего кровного. К сожалению, это прозаически верно. Наконец, он сказал, что, если я вернусь на родину и потревожу ее белую спячку, мне будет весело, как шакалу, заглянувшему в капкан. То же самое относится к вам. Вы правы, Лавертисс: это лучше Бертильона, не говоря уже о том, что проще и дешевле.

Он обратился к кофейщику:

— Послушай, приятель, ты сейчас перевел довольно необычные и бестактные прорицания. Сам-то ты их понял?

— Нет, сударь.

— Это меня радует. Как вижу, ты похож на всех переводчиков. Но скажи мне вот что: кто этот господин с ковриком, в костюме, изъеденном молью времен?

— Я уже сказал тебе, сударь. Он — всесильный саххар, колдун. Я в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь так проклинал, как он, когда я захотел его прогнать.

— Но ты его не знаешь?

— Нет, сударь. Мне кажется, он пришел из пустыни. Но погоди — он опять говорит с тобой!

Марабу дочертил на песке свои фигуры. Пробормотав несколько слов более мягким, чем раньше, тембром голоса, он погрузился в молчание. Кофейщик перевел:

— Святой человек говорит еще: «Скажи им, что их беспредельная глупость в скором времени столкнет их с большой опасностью совсем нового порядка. Наступающий месяц решит, суждено ли им увидеть зарю после долгой ночи или же войти в еще более густую ночь». Так говорит святой человек.

Святой человек выждал конца перевода, стряхнул с коврика песок и свернул коврик. Он посмотрел на трех приятелей с выражением, означавшим: «Консультация дана. Теперь, пожалуйста, гонорар!»

3

Душный полуденный ветерок шелестел персиковыми деревьями перед вокзалом; пилигримы уснули, разметавшись на земле: далеко у туманного края неба смутно виднелись волнообразные холмы: то были горбы пасущихся верблюдов; холмики были смиренно малы, а верблюды принадлежали нищим из нищих — странствующему племени бедуинов.

Мистер Грэхэм поднялся с выражением непреклонной решимости.

— Я хочу посмотреть ковер, — сказал он кофейщику. — Вот деньги за гаданье. Но я хочу посмотреть ковер.

Он протянул для марабу двадцать франков. Марабу изволил их принять с величайшей небрежностью, но, услыхав о желании Грэхэма, отрицательно покачал головой.

— Для чего тебе смотреть коврик, сударь? — спросил кофейщик.

Мистер Грэхэм разъяснил по-английски своим товарищам:

— Он орудует ковриком! Я в этом уверен. Это известный прием африканских магов! Он вычитал все на песке, на коврике. Если мог прочесть он, могут прочесть и другие. Это мне не подходит. Я хочу купить ковер.

Филипп Коллен рассмеялся.

— Вы думаете, что сила ясновидения заключена в коврике? — сказал он.Вы полагаете, что это коврик из «Тысячи и одной ночи» с прикомандированным к нему духом, и собираетесь его купить? Надеюсь, что вы в самом деле заполучите духа: в высшей степени интересно иметь к своим услугам арабского джинна.

Мистер Грэхэм ничего не ответил; он в повелительной форме повторил кофейщику свое желание. Но ответ марабу был не слишком благоприятным.

— Он говорит: «Купишь коврик — сделаешь невыгодное дело».

— Откуда он знает, что я прогадаю на этой покупке, когда ему неизвестно, сколько я заплачу за ковер? Спроси его!

— Он говорит: «Ты сделаешь невыгодное дело, сколько бы ни заплатил за ковер».

— Вот это я называю честностью! Передай ему это!

— Он говорит: «Честность тут ни при чем. Но тебе невыгодно, сударь, покупать ковер, потому что он непокупной».

— Почему непокупной?

— «Потому, — говорит он, — что коврик нельзя купить даже тогда, когда он куплен».

Фаянсово-голубые зрачки мистера Грэхэма омрачились раздумьем.

— Коврик нельзя купить даже тогда, когда он куплен, — повторил он несколько раз. — Не разрешите ли вы этот ребус, Лавертисс! Или вы, профессор? Нельзя купить даже тогда, когда…

Колдун прервал его. Нараспев, тягучим голосом шейха, обучающего детей в мечетях, он прочитал изречение или стих из Корана, где постоянно возвращались три-четыре слова. Одно из них звучало вроде «серка», другое вроде «хиле», третье вроде «кедба».

Кофейщик внимал с суеверным почтением. Выслушав всю литанию, он перевел:

— Вот что сказал святой человек: «Коварством, а не силой, воровством, а не покупкой, обманом, а не правдой — так было, так и есть и так пребудет». Это все, что сказал святой человек.

— Ах вот что! — сказал мистер Грэхэм и почесал в затылке. — Вот оно что!