Тысяча огней - [113]

Когда мы сказали пигмеям, что нам не хватает рабочих, и попросили привести других, то получили отказ. Объяснялся он вот чем: каждая группа пигмеев имеет свои, нередко весьма обширные «владения» и другие группы строго соблюдают неприкосновенность границ. Нарушение этого неписаного закона было бы открыто враждебным актом — ни одна группа пигмеев на это не решится.

Однажды речь зашла о матримониальных обычаях пигмеев. За время моих путешествий по Африке я видел всякое: и куплю-продажу девушек в рабство, и полигамию, и уплату приданого отцу невесты. Ничего этого у пигмеев нет. Жизнь отдельных семей подчиняется простым и ясным обычаям. Поэтому «ядро» маленьких общин у них необычайно прочное.

Девушки могут вступить в брак после семнадцати лет, то есть много позже, чем юные негритянки, а юноши— в девятнадцать-двадцать. Каждый свободно выбирает себе мужа или жену, не бывает никаких сделок между родителями. Юноша пигмей выбирает полюбившуюся ему девушку из другой семьи, и, если та отвечает ему взаимностью, они становятся мужем и женой. Существует одно-единственное «ограничение»: семья жениха обязана «компенсировать убыток» семье невесты, дав согласие на второй, «внутрисемейный брак». Брат жениха обычно женится на сестре невесты.

Такой взаимообмен объясняется тем, что каждая семья крайне нуждается в помощи молодых мужчин и женщин. Уход хотя бы одного юноши или девушки в другую семью резко нарушает устойчивое равновесие.

— Ну, а если у жениха нет молодой незамужней сестры или кузины? И потом брат или сестра могут ведь отказаться от брака? — спрашиваю я.

— В этом случае жених возмещает «убытки» семье невесты, — говорит переводчик. — Несколько месяцев в году он отдает своим новым родственникам часть своей охотничьей добычи.

Чем ближе я знакомился с жизнью пигмеев, тем больше меня поражала разумность всего быта как отдельных семей, так и целой общины. Но столь же сильно удивляла меня и крайняя примитивность материальной культуры пигмеев. Они умеют обрабатывать лишь дерево и кость да плести сети из прутьев и лиан. Они не умеют ни ткать, ни прясть, у них не развито ни гончарное ремесло, ни земледелие. А ведь их соседи-банту неплохие земледельцы и пастухи, и пигмеям нетрудно было бы многое перенять у них. Однако пигмеи предпочитают не заботиться о будущем и живут сегодняшним днем. Они так и не научились сеять, выращивать злаки, разводить скот, обрабатывать металл и камни. Их основное средство к существованию — охотничья добыча.

Впрочем, пигмеи любят лакомиться не только мясом, но и червями, змеями, улитками, фруктами, клубнями, корнями. Когда они прокладывали дорогу, то с жадностью набрасывались на термитов, выбегавших из своих разрушенных киркой башен.

Одежду пигмеев составляют набедренная повязка из листьев или коры у мужчин и коротенькая «юбка» из шкуры диких животных у женщин.

Рулетка в саванне

Когда прокладка дороги была закончена, мы смогли наконец разбить оперативный лагерь в десяти километрах от главной слоновьей «купальни».

В последний день работы двое наших проводников спугнули двух кабанов.

— Cochon! cochon![58] — закричали негры. Бедняге же доктору со страху послышалось: «Lion! lion!» (лев, лев). Он побелел как полотно, схватился за пистолет и слабеющим голосом призвал на помощь охотников. Но больше всего на свете наш доктор боялся спать ночью в лесу. Совсем неподалеку слышался рев диких зверей, топот, пронзительные крики птиц.

Однажды пигмей показал нам следы слоновьих клыков на деревьях возле нашего бивака. Мы стали обсуждать, какого размера было животное, очень довольные, что час встречи со слонами явно приближался. И только Порфирио эта новость отнюдь не обрадовала. Значит, совсем рядом бродят в ночи грозные четвероногие гиганты. А вдруг им вздумается напасть на наш лагерь.

И тут кому-то из нас пришло в голову попугать трусоватого доктора. Мы сказали ему, что слон почти наверняка вернется и вместо того, чтобы заснуть, прислонившись к стволу могучего дерева, вполне может «облокотиться» о непрочные стенки палатки.

— Представляешь, что будет, если он рухнет на нас, — говорит Доди.

— Как это рухнет? — еле слышно спрашивает доктор.

— Очень даже просто. Если он прислонится к стенкам палатки, то колышки и брезент мгновенно упадут, и бедняга слон обрушится на пас всем своим четырехтонным весом.

Утром за чаем Порфирио молчит словно в рот воды набрал. Всю ночь он ворочался с боку на бок, ожидая, что вот-вот его нечаянно раздавит уснувший слон. Нет, надо удирать отсюда, пока цел. Доктор начинает перелистывать календарь.

— Черт побери! Через десять дней в Риме состоится конгресс тропической медицины. Я могу опоздать! — восклицает он. — Сегодня же вылетаю в Браззавиль! Да я вам, собственно, и не нужен.

Мы изо всех сил сдерживаемся, чтобы не расхохотаться.

— А если нам слон кишки распотрошит? Кто их потом зашьет? — спрашивает Нансен.

Порфирио уныло опускает голову. Профессиональный долг превыше всего. Чувство товарищества оказывается сильнее страха.

— Так и быть, останусь, — стонет он.

Мы разражаемся громким смехом и признаемся, что пошутили. Мы клянемся нашему верному доктору, что слоны никогда не спят, прислонившись к палатке, и смиренно просим нас простить. В знак окончательного примирения мы водружаем доктора на плечи и с триумфом несем по всему лагерю.