Тысяча лун - [38]

И вот я уже говорю с плотниками и каменщиками, и они объясняют мне, что им нужно, чтобы приступить к работе. Плотники сказали, что широкие доски и брус для полов и крыши лучше всего закупить в восточном Теннесси, в горах, где строевого леса еще много. И все это надо будет везти по дорогам и по рекам, поскольку ни один поезд на Божьем свете не увезет доски и брус такого размера. Меня поразило то, что строители рвались поговорить со мной и стояли передо мной кротко и дружелюбно, лучше и вообразить нельзя. Я поддерживала левой рукой большую конторскую книгу и писала в ней, макая перо в чернильницу, которую держал для меня мистер Выддер, штукатур. Рана моя зажила, но я все еще берегла руку, как всегда делают люди после ранения. Мистер Выддер пришел сегодня из уважения к законнику Бриско, хотя штукатурить станет можно еще очень не скоро. Мистер Выддер надеялся, что до этого дойдет дело осенью, когда будут готовы стены. Он был не очень похож на выдру – скорее на цаплю, потому что у него были круглые глаза-бусинки и длинный, словно клюв, нос.

Я только начала входить во вкус работы, как вдруг припомнила, зачем напросилась в телегу к Лайджу Магану. Я же собиралась выяснить, где живет Уинкл Кинг, и надеялась, что в городе, где-нибудь неподалеку. Я могла бы спросить у Джаса Джонски, но все-таки я его еще не настолько простила. Нет. Судя по тому, что шериф Флинн говорил про Уинкла Кинга, его можно застать в салоне Золликоффера, но мне не хотелось туда идти, особенно если он окажется пьян. Я знала, что это опасно, ведь он сообщник Зака Петри, – особенно хорошо я это чувствовала, стоя у дымящихся развалин дома Бриско. Но я должна выяснить, где может быть «спенсер» Теннисона. Винтовка была его единственным сокровищем, а я ее потеряла как последняя дура. Если Уинкл Кинг живет в поселке Зака Петри, мне придется еще подумать. Но я подозревала, что он все-таки живет в Парисе, – вряд ли он ездит всю дорогу от Вест-Сэнди-Крик каждый раз, когда ему хочется выпить, а потом пьяным садится в седло, рискуя стать добычей кугуара или медведя на обратном пути.

Я думала, что это большая тайна, но ошибалась: я спросила мистера Выддера, не знает ли он, где живет некий Уинкл Кинг, и он ответил, что знает, а как же: Кинг обитает на Блайт-стрит над лавкой, где сам мистер Выддер покупает конский волос. Мистер Выддер пояснил, что собственноручно делает дранку из сырого дерева, но будь он проклят, если станет самолично брить лошадей. Это меня удивило. Уинкл Кинг был как-то слишком хорошо известен, не по возрасту.

И вот в то же утро, завершив работу для законника Бриско, я сказала Магану, что хочу сходить в город и вернусь ближе к вечеру. Лайдж Маган к этому времени вооружился лопатой и вместе с двадцатью другими людьми сгребал золу и горелые останки с пепелища. Еще двадцать человек отвозили все это на тачках туда, где решили устроить свалку отходов. Они собирались все расчистить, а потом решить, что еще можно спасти, а что нет. В частности, законник Бриско возлагал большие надежды на лестницу, которая почернела и шаталась, но все же осталась более или менее собой. И может быть, две сложенные из камня каминные трубы. И конечно, он считал, что старая веранда и крыльцо поднимутся вновь, как фениксы из пепла – ведь они чугунные, изготовлены в Филадельфии: это было написано на них в нескольких местах. Но я оставила все эти важные соображения и двинулась по дороге, ведущей в город. День выдался теплый, но еще не жаркий, по времени года, и ветерок трогал мою рубашку, будто проверяя, хорошо ли шьет Розали. Чувствовалось, что в лесу просыпаются птицы и все тайное, обширное царство зверей, которые прячут повседневные дела от человеческих глаз. Я подумала про свою медведицу, которая сейчас где-то ходит по лесу. Интересно, умеет ли она думать и думает ли обо мне. Я надеялась, что она передала мне часть себя в обмен на то, что напугала меня чуть не до смерти. Потом я стала думать о том, какая часть меня до сих пор лакота и как там поживает мой народ на равнинах, если он еще существует; до меня доходили вести о том, что там продолжается война, и я знала в глубине души, что белоглазые никогда не простят индейцам попытки сопротивляться. Даже если я так не думала, газета «Страж Париса» это решила за меня.

И все мои разнообразные дела в лесу бледнолицых, так сказать, а не в моем собственном лесу, и Теннисон, Розали, Лайдж, даже Томас Макналти и Джон Коул – я думала, что вся история моей жизни произошла, потому что история, которую вручили мне при рождении, не состоялась. Она кончилась в определенный момент, настолько близко к началу, что и соломинки не просунуть в щель.

Если бы мою мать и сестру не убили, если бы белые никогда не пришли в нашу землю – какой была бы моя жизнь? Я бы не знала ни слова по-английски и даже не знала бы, что английский язык существует, и я бы верила, что самый главный народ на свете – наш и что никакой другой не сравнится с ним в доброте и величии. И еще я подумала, что мне пришлось бы выполнять всю работу по лагерю, разве что я пошла бы в мать и мне позволили бы ездить на войну. Я могла бы стать воительницей своего народа и обрести великую славу, как моя мать.