Тысяча лун - [37]

– Лайдж Маган, я в жизни не сказал тебе гневного слова, но если ты сейчас же не замолчишь, я хорошенько двину тебе по морде, – отрезал Джон Коул.

Я рыдала всю ночь, вцепившись в Розали, как в штурвал суденышка, но сама не знала почему. Не могла сказать.

Глава четырнадцатая

Можно рыдать всю ночь, заснуть только перед рассветом и все равно, к своему удивлению, проснуться капельку отдохнувшей. Так проснулась и я. Может, правда и то, что теперь я чувствовала себя не такой отвергнутой, не такой поруганной, как раньше. Вчерашние речи Джаса Джонски чем-то меня утешили, пускай это утешение и исходило от плохого человека. Я вновь и вновь перебирала все, что запомнила из его слов, обдумывала заново и не знала, чему верить. Может, из желания ухватиться хоть за что-нибудь я вспомнила еще кое-что из сказанного им вскользь. Уинкл Кинг, найдя меня на дороге в отчаянном состоянии, отвез меня к Джасу. Если так, то, может, Уинкл Кинг знает, где «спенсер»?

Я решила выяснить.

Я надела новые летние штаны и для ровного счета – свободную рабочую рубаху, которую тоже сшила Розали. В дивной чистоте ирландского полотна и аккуратных стежках было что-то такое, отчего и я почувствовала себя чище. Элегантней, и оттого моя гордость чуточку исцелилась. Оттого, что красота может жить и в чем-то столь скудном – полдоллара за семь ярдов.

Лайдж Маган был во дворе – они с Теннисоном запрягали телегу.

– Доброе утро, – сказал Лайдж. – Прости, я вчера свалял дурака. Свадебные колокола, надо ж такое сказануть.

– Куда ты едешь? – спросила я.

– Помогать законнику Бриско, нашему доброму другу, в час нужды.

– Возьмешь меня с собой?

– Ты вернешься вся черная, – сказал он, оглядывая мой новый наряд.

– Это не важно.

– Сбегай-ка возьми шляпу, я не хочу, чтобы у тебя сделался солнечный удар.

Шляпы у нас жили на крючках в задней комнатке. Проходя в полумраке хижины, я миновала узкую каморку Теннисона. Я знала, что он во дворе, и воровато заглянула в дверь. Там была только железная кровать, стул и небольшой столик, а также то, что Розали именовала «персоной», – три доски, сколоченные пирамидой, чтобы вешать одежду. Так что казалось – Теннисон всегда стоит у себя в комнате, даже когда его там нет. Я не спрашивала, где он взял пятьдесят долларов, чтобы купить винтовку, но, глядя на его имущество, или отсутствие такового, задалась этим вопросом. Если можно владеть ничем, то именно таково было состояние Теннисона.

Но каждый дюйм стен был покрыт его рисунками. Наши портреты – наподобие тех, что можно увидеть в конторе у шерифа, но без надписи «Разыскивается» и предложенной награды за поимку. Было очень странно видеть нас всех. Я застыла, разглядывая портреты. На почетном месте красовалась Розали.

Самые новые рисунки все были на одну тему – изображения кроликов. Почему же? Рисунков с кроликами было штук двадцать. Странно, ведь кролик – существо, годное, только чтобы его пристрелить, ведь он пожирает посевы. Кролик становится сиротой в самый миг своего рождения. Он убегает, даже не оглядываясь. Ему не нужна мама. Так говорят. Но Теннисон, похоже, был высокого мнения об этом животном. Должно быть, он ходил в поля их рисовать, потому что на одном рисунке кролик озирался, на другом – бежал стремглав, словно слуга самого дьявола. На некоторых рисунках были красные пятна, – краску Теннисон добывал из ягод. Не знаю, что должны были означать эти пятна – может, закат солнца, а может, убийство. Правду сказать, Розали чертовски вкусно готовила тушеного кролика. Она запекала его целиком, и, подняв крышку, мы видели, как кролик лежит в казане, словно человечек в гробу.

Я так засмотрелась на рисунки, что вернулась к Лайджу без шляпы, и он велел мне быстро сбегать и исправить эту оплошность.

Сердце мое было бы в трауре из-за несчастья, постигшего законника Бриско, но он находился в таком приподнятом настроении, что можно было только дивиться.

– Как же, – заявил он, – я не позволю каким-то гнусным бандитам выбить меня из седла!

Он страшно удивлялся, что Зак Петри послал своих людей поджечь его дом. Он не ожидал подобного безумия. Лишь последний дурак открыто нападает на представителей закона, а Зак Петри был отнюдь не глуп. Законник Бриско объяснял, что человека делает преступником только одно. Когда он выбирает, выбирает поступить неправильно. Знает, как правильно, и идет наперекор этому. Пожарище все еще дымилось, но законник Бриско уже вызвал плотников и каменщиков и, Бог свидетель, намеревался отстроить дом заново, как можно немедленнее, или, как он любил говорить, моментально, cito. Затем он начал цитировать римского поэта Овидия – я ее запомнила, эту цитату, потому что она висела у Бриско на стене за письменным столом, а теперь ее, несомненно, пожрал огонь. «Video meliora proboque, deteriora sequor»[4]. Если законник Бриско заговорил по-латыни, значит он настроен решительно.

Он спросил меня, не окажу ли я ему любезность и не возьмусь ли быть распорядителем на стройке. Записывать все, что нужно, устраивать, чтобы это привезли, и вести записи всех трат. Лайдж Маган заметно обрадовался – с самого пожара он беспокоился, что теперь я не буду получать жалованья, а мои заработки были важной частью наших доходов. Законник Бриско велел Джо и Виргу Сюгру перенести все спасенные пожитки в амбар и собрать там его роскошное ложе. С того места, где мы разговаривали, я видела, как Лана Джейн Сюгру работает метлой из ивовых прутьев в приглушенно-бурой тени внутри огромного амбара. Амбар – это просто огромный ящик для пыли, но Лана Джейн была полна решимости.