Тысяча лун - [29]

Я думала, что коготь пропахал длинный след, но на мне не оказалось ни царапины. Я смотрела вниз, на свои голые ноги. Пег успокоила мула, привязала его – я уверена, что она тоже думала увидеть рану, с которой ничего не сможет поделать. Но я была цела, если не считать пулевой раны, еще кровоточащей в рубашку – теперь единственный предмет моего туалета. Штаны пропали – их разодрало от промежности вниз вдоль обеих ног, и теперь они годились разве что на рваный парус.

Нас трясло. Но если вдуматься, в мире полно медведей, и что уж тут особо удивляться? Пег посмотрела на меня, мы встретились глазами и снова расхохотались. Она склонилась, подобрала мой пистолетик с перламутровой рукояткой и подала мне. Сначала смех потек узенькой струйкой, и вот Пег уже хохотала, как пьяный в салуне Золликоффера. Я только надеялась – медведица не подумает, что мы над ней смеемся.

– Тебе нельзя на большак в таком виде, нельзя, и все тут, – сказала Пег.

Меня перепугала сама эта мысль. Ехать по большой дороге – даже в темноте – голой, в одних сапогах. Притом что мне наверняка встретятся десятки мужчин. Теперь я совсем не походила на мальчика, всякий поймет.

Она вдруг принялась стягивать желтое платье.

– Дай-ка свою рубашку, – сказала она. – Мне нужна твоя рубашка.

– Что ты делаешь?

– Меня в лесу никто не увидит, кроме деревьев. Доведу тебя до большака и двинусь домой.

Теперь она стояла в звездной темноте, прикрытая лишь тонкими панталонами.

– Дай мне панталоны, – сказала я. – Оставь платье себе.

– Я не отправлю тебя домой в панталонах, – отрезала Пег. – Надевай.

И я сняла рубашку (не удержавшись от стона, признаюсь), отдала ее Пег и натянула желтое платье. К счастью, оно было без рукавов, иначе я бы ни за что не впихнула туда раненую руку. У нас с Пег фигуры оказались приблизительно похожи, и платье село на меня как мое собственное. Я нашла отличный карман для дамского пистолетика. Пег подобрала штаны и обернула вокруг талии, пытаясь соблюсти хотя бы подобие приличий.

– Похоже, ты выгадала на обмене. – Она оглядела меня. – Да, теперь ты девчонка, это уж точно.

Я чувствовала, что слабею от раны. Пег помогла мне снова взобраться на испуганного мула, и мы с ним затрусили вперед.

Чуть не доходя до большой дороги, Пег отдала мне поводья и взглянула на меня. Я была близка к обмороку. Я в некотором отчаянии слезла с мула. Кровь теперь текла очень сильно. Рана внезапно решила закровоточить. Пег оторвала полосу ткани от загубленных штанов, обмотала мне руку и сильно затянула. Посмотрела на меня пристально, даже как-то испуганно. Ни слова не говоря, помогла мне подняться в седло. Кивнула, повернулась и исчезла в той стороне, откуда пришла.

Глава одиннадцатая

Оказавшись снова на дороге при свете издыхающего дня, под ниспадающими рваными покрывалами полутьмы и тьмы, я начала чувствовать рану. Наверно, так бывает со всеми солдатами несколько часов спустя. Первый пьянящий прилив сил проходит, и боль растет, делаясь все сильней и потусторонней, пока не начинаешь дивиться, что раньше не возносил хвалы за каждую минуту жизни, прошедшую без таких мучений. Боль тянула к земле странной смесью поругания и жути. Она была отвратительна – льстивая кузина храбрости. У меня не осталось ощущений, кроме нее, она живо прогнала все остальное и заявила на меня права. Только боль, только боль. Добравшись до самой середины боли, я уже даже дышать не могла. Моя грудь была полна судорожных вдохов. Дорога виляла из стороны в сторону, как бурная река в глубоком овраге. Бурые цвета ночи охотно смешивались с новой чернотой, валящейся с неба. Каждая звезда была падучей. Луна удивительным образом каталась по небу. И тут наступила полная чернота, полная боль. Я почти падала с седла – мой хребет стал ватным. Я прижималась щекой к сильной шее мула. Я подумала: если я умираю, то будет ли та же боль со мной в краю Смерти, перенесу ли я ее с собой, вцепится ли она в меня, так вожделея, что не сможет со мной расстаться? Меж деревьев послышалась странная музыка; я с усилием подняла тяжелую от усталости голову и вгляделась, но не увидела ничего, что могло бы издавать такие звуки. Я решила, что умираю, – из черных лесов сочился свет, подобный расплавленному золоту. Он был как огромное живое существо. Он вобрал меня и сжег в золотом вихре боли. Я увидела, что по золоту идет моя мать, ноги ее в золотой траве. Мое сердце рванулось из груди, как заяц, и помчалось к ней, осчастливленное любовью. Я покинула свое страдающее тело, скоро я буду в ее объятиях.

Когда я очнулась, золото уже угасло до последней крупинки, а мать, несомненно, вернулась в мир древних сказаний, недосягаемый для меня. Комнатка, где я лежала, показалась мне знакомой, но я не могла сказать, где она находится в точности – в каком доме или в какой части города. Голые дощатые стены, узкая железная кровать. Оконце пропускало унылый тусклый свет. Поодаль прокричал петух, заскрипели телеги, послышался приглушенный, как из-под воды, говор людей, спешащих по своим делам. Я решила, что они далеко от меня. Я была слаба, как новорожденная. Но вместе со мной проснулись и мои страхи. Я обыскала свою одежду, но дамский пистолетик исчез. Я попыталась нашарить пояс брюк. Ах да, я же в платье Пег. Медведица выбила у меня пистолет. Но ведь Пег мне его вернула? А где мои сапоги? Оказалось, что я боса. Значит, ножа тоже нет.