Тысяча и две ночи. Наши на Востоке - [49]

Она бегала, что-то орала, нашла в чемодане страховку и потащила меня в медпункт. Там долго ругалась.

— Я тебе сейчас заполню! Я тебе так заполню, арабская ты морда! Человек кровью истекает!

Григорук в операционную не пустили. Я слышала, как она бесновалась в приемном покое.

В раздетом виде или даже в купальнике я вызываю умиление у мужчин. Даже жалость. Я неспортивная. На днях тренер смотрел, как я таскаю гантели, и на лице у него была боль. Он предложил заниматься бесплатно.

Египтянин-врач с нежностью посмотрел на мой шрам от перитонита.

— Слип энд донт край, — говорит египтянин. Надо быть честной: я всплакнула, но даже не от боли, а от страха, глубокий порез, кожа разошлась как земная кора от тектонических сдвигов, в разрезе видны беловатые слои и что-то малиновое светится. Потом пришел ассистент, похожий на средневекового горбуна. Так вот: горбун налег от усердия на мою вторую, здоровую ногу.

— Будешь пить антибиотики и приходить ко мне на перевязки через день, — сказал в конце врач.

Мне наложили семь швов, повязка на полноги.

Когда мы дошли до кадки с пальмой у входа, повязка сползла. Вернулись, врач стал хохотать.

— Ржет он, — сказала Григорук в сердцах. — Пластырь налепить не может, пидораускас.

* * *

Плавать нельзя, в СПА нельзя, на танцы под пальмами — тоже нельзя. Лежу как бревно. Умолила Григорук уехать в Каир — там как раз Ахмад экскурсоводом. Она долго тянула волыну — не может же она бросить дитя, то есть меня. Зачем-то оставила мне флягу с текилой. Я полежала на пляже. Смотреть на купающихся было невыносимо. В номере убирали и посреди комнаты зачем-то стоял козляускас. Люду, говорит, ищу, она хотела у меня интервью взять. Я пожала плечами, папаша помялся и ушел.

Приехала Григорук, говорит:

— Та, большой город, все бегают, машины ездят — кошмар! Ходили в музей духов: вонючки! Экскурсия — не фонтан.

Про Ахмада ни слова. Прихорошилась, опять ушла. Я легла на кровать: и душа, и нога болели.

* * *

Розовая гора. Когда мне совсем плохо, я смотрю на розовую гору. Розовая гора не дает мне покоя. Это символ будущего. Когда я здесь все выпью, со всеми познакомлюсь, с кем суждено, перестану работать в редакциях и мне станет совсем все равно, что думают обо мне, машетарасовой, девушке с колонками и статьями, — я там поселюсь. Это, как вы понимаете, фантазия. Аллегория.

На розовой горе — как на луне — есть свои тайны. Почему там не строят? На горе нет ни дорог, ни людей. Она разрезана линиями, и в сумерках они то синеют, то становятся лиловыми. Иногда гора гаснет как выключенная лампа и сливается с мерцающим морем. Иногда наоборот — горит на солнце. Иногда она похожа на песочный торт, иногда — на кусок льда.

Я хочу убежать туда, чтобы ничего не решать. Потому что он говорит: я не могу уйти оттуда, но и ты должна быть со мной. Это достижимо, говорит он. Достижимое это вязкое и противное, и жена все знает, и не против и даже хочет познакомиться, мы должны быть честными, мы интеллигентные люди, а она хорошая, тебе понравится, она — золотой фонд человечества.

Боже, боже, если я скажу, какую загадку решаю, Григорук, ну вы понимаете, что она скажет:

— Наденет на тебя чадру и халат с карманами — и с приветом, дуся!

Поэтому единственный мой собеседник — розовая гора.

* * *

У Григорук украли перстень. Она побежала на ресепшн, обозвала их грязными арабами, добежала до виллы миллионера, прорвалась через секьюрити и ему сказала все, что думает. По-русски. Но он понял. Ему тоже самое «Эстония», видимо, регулярно говорит. Теперь Григорук ходит по номеру и пьет виски прямо из горла. Самые приличные слова, вылетающие из нее: «какого хера!» и «суки неприятные». Черные волосы стоят дыбом, еще чуть-чуть, она и мне вломит — за то, что не уберегла. Ахмад стоит по ту сторону двери и ждет, чтобы идти с ней в полицию. Ахмад — молоток.

Они уехали в полицию, и я целый день буду одна.

* * *

Я снова пошла на соленое озеро. На место своего краха. Здесь красиво. Камни похожи на растрескавшиеся, в белой обсыпке, хлеба. Изящные эфы шезлонгов покачиваются на кромке воды. Посреди озера эта чертова скала и мостик. Когда ты вылезаешь на остров нормально (а не хреначишь ногой по коралловой породе), можно спокойно и тихо греться на камнях, осознав весь мир вокруг себя смыкающимся кольцом.

Григорук говорит, что мой случай с ногой — это психосоматика. Я думаю, что она думает, что это наказание. За то, что я хочу разбить семью.

Рядом на мелководье — мусульманская компания. Муж, жена, двое детей — мальчик лет пяти и девочка годков полутора. С ними то ли подруга, то ли нянька — в обычном европейском купальнике. Возможно, итальянка: раствор кожи бледней, чем у египтян, черты спокойней. Мусульманка в черном плавательном платье, вокруг запястьев и щиколоток — натянутая ткань. Когда выходит — отщелкивает пузыри от тела и похожа на белку-летягу. Плавать не умеет, зажимает нос прищепкой и бросается в воду.

Болтает с белой подругой по-арабски. Обе хохочут, радостные. Дети бросаются то к одной, то к другой женщине, вызывая у меня подозрения о структуре, так сказать, компании. Детей качают, тетешкают, обтирают — обе. Без разделения обязанностей. Все дети — арабские.