Тысяча и две ночи. Наши на Востоке - [43]

Баку, где же ты?

Чему нас учили на этих тренингах? Умению принимать решения в стрессовых ситуациях, быстрому реагированию в критических условиях, под давлением извне, способности брать на себя ответственность и сохранять спокойствие при внештатных обстоятельствах…

Я звоню в «Скорую», объясняю, что нет никакого домашнего адреса, что я сижу на тротуаре с женой на руках, которая без сознания, а наша машина разбита о фонарный столб. Я называю место происшествия, улицу и ориентир этого перекрестка.

Потом я вспоминаю про своего соседа, он дежурный врач в больнице, тут рядом, совсем близко. Я звоню ему на мобильный, телефон в сети, а значит — его смена, значит — он на месте.

Спустя пятнадцать минут мы едем в «скорой», едем в больницу, где ждет сосед.

Все под контролем, все под контролем.

Время в больнице будто остановилось. Ожидание тянется, растягивается на минуты, которые кажутся часами. Потом выходит мой усталый сосед. Он говорит, что все в порядке, что ее жизни ничего не угрожает. Я улыбаюсь, потому что все в порядке. Все обошлось, самое главное, что с ней все в порядке. Ничего не случилось, она цела и невредима, а машина — всего лишь железо, к тому же есть страховка. Все в порядке.

И этот стремительный хоровод моих мыслей упирается в стену, в окончание фразы врача:

— …Ей ничего не угрожает, но жизнь ребенка спасти не удалось.

И лицо мое горит.

— Какого ребенка?

Мой сосед растерянно смотрит на меня, он понимает, что мы ничего не знали. Мы столько ждали этого, что просто не заметили, не знали.

Он рассказывает про ранний срок беременности, про опасность травм на первых неделях, а я понимаю, что это все не имеет значения, потому что «жизнь ребенка спасти не удалось»…

Я медленно подхожу к палате, в которой она лежит. Я вижу ее через приоткрытую дверь, в которую я не в силах зайти. Она уже пришла в себя, рядом суетится медсестра. В это время за какую-то долю секунды моя жена превращается из молодой красивой женщины в глубокую старуху, ее лица искажает гримаса, она не плачет, ее просто трясет. Позже я узнаю, что дура медсестра утешала ее, сказав, что «на все воля Аллаха, забеременеешь еще». Мимо меня пробежит врач, ей сделают укол, через минуту она затихнет, а я буду стоять в коридоре.

Мы просто не знали.

Это больно. Это так больно.

Я выйду во двор больницы, медленно сяду на ступеньку лестницы, и тут раздастся мой вопль, мой сдавленный крик. Я буду выть, и на самой высокой ноте мой крик сорвется и сменится тишиной. Так дети плачут, так мог плакать мой сын. Потом я закрою лицо руками и буду сидеть весь остаток ночи, пока не почувствую солнечные лучи сквозь пальцы, пока старая дворничиха не тронет меня за плечо, пока не произойдет что-то еще.

Спустя два дня она будет уже дома. Ее мать переселится на время к нам, чтобы поддержать дочь. Я получу деньги по страховке, куплю новый автомобиль, еще более безопасный. Я буду стараться не проезжать по тому перекрестку, с ней — вообще никогда. И мы больше не будем слушать Сезарию Эвору. Еще через неделю я возьму отпуск, ей продлим бюллетень и улетим в Милан. Профилактический шопинг на три дня, а потом недельный круиз по Средиземноморью. Что может быть лучше?

Пройдет время, все забудется. Только если раньше мы еще могли думать об усыновлении, теперь мы это не обсуждаем. Она не хочет другого ребенка.

Все наладится, но только с каждым прожитым днем я буду чувствовать, что теряю ее, что мы отдаляемся друг от друга. Будто в ту ночь я потерял не только ребенка, но и свою жену.

И жизнь становится совсем другой.

Без него, без нее, без них.

* * *

Это происходит всегда неожиданно. Мы можем провести чудный вечер в компании друзей, можем вернуться домой с концерта. Я могу смотреть телевизор, а она что-то читать. Потом она отложит книгу или журнал и начнет говорить. Она будет говорить, рассуждать, и каждое слово будет произнесено спокойным индифферентным голосом.

Она будет говорить о том, что домашний кинотеатр и плазменную панель из маленькой комнаты мы перенесли бы в гостиную, телевизор в гостиной — в кухню, а кухонный можно было бы свезти на дачу. В маленькой комнате мы поклеили бы новые обои, что-нибудь повеселее. И называет эту комнату детской.

Всякий раз я не сразу понимаю, о чем она говорит. Всякий раз я не готов выслушивать эти бытовые подробности, обсуждение детского питания, дышащих подгузников, распродаж в детских магазинах.

А самое ужасное, когда она называет возраст нашего сына, ей хочется думать, что это был мальчик. Она называет его возраст с точностью до дней, будто каждый раз с изощренным мазохизмом высчитывает месяцы и дни, сверяясь с календарем.

7 месяцев и 3 дня.

1 год, 4 месяца и 15 дней.

2 года ровно.

2 года, 5 месяцев и 22 дня.

3 года и 12 дней.

Раньше я пытался ее утешить, успокоить, я хотел, чтобы она выплакалась, чтобы она ревела, но она никогда не плачет.

Я не могу больше слышать это, не могу слышать, как растет мой погибший сын. Я выхожу из дома, хлопаю дверью, спускаюсь во двор и сажусь в машину. Только ехать мне некуда. Поздним вечером наш тесный двор заполнен автомобилями соседей, прямо за мной еще две машины. Во дворе никого, только соседский мальчишка с прыгалкой в руках выгуливает собаку.