Тяжелые дороги жизни - [17]

Под новый 1974 год меня вызвали в штаб колонии, и руководство колонии просило меня стать заместителем главного инженера, я, конечно, поблагодарил за оказанное доверие и вежливо отказался от этого предложения по двум причинам: первая и главная, что все неприятные случаи на производстве будут ставить в вину мне; и вторая в том, что одна из статей УПК (Уголовно-процессуальный кодекс) гласит: «Заключенный, осужденный по тяжелой статье (как я), не может использоваться на руководящих и легких работах».

1 марта 1974 года меня перевели работать в прачечную, а труд здесь очень тяжелый; надо заготовить дров, и немало, чтобы нагреть воду и сушилку до 100°; стирать надо постельное и нательное белье, которое меняют еженедельно, на 700 человек, а также для столовой, санчасти, жилых, производственных и штабных помещений. Видимо, после отказа быть замом главного инженера меня отправили на тяжелейшие работы. 4 июля меня вновь перевели на работу в лесоцех, где мастер цеха попросил меня построить площадку для приема древесины. За полмесяца я оборудовал площадку для приема древесины, и мастер обязал меня принимать привезенную древесину, при этом предупредил, чтобы я лично подсчитывал количество кубометров привезенных бревен и только после этого подписывал шоферу документ с указанием кубометров привезенной древесины.

Такой тщательный прием древесины вызван тем, что до меня принимали древесину по количеству кубометров, указанных в накладной, поэтому на производстве не хватало древесины для выполнения плана. Оказывается, шоферы, привозившие в колонию лес, по дороге часть древесины продавали. Первые дни приема древесины сопровождались спорами с водителями, и в присутствии главного инженера была установлена правильность подсчитанных мной кубометров леса, воровство древесины по дороге прекратилось, и через неделю я принимал древесину без споров.

4 августа состоялось заседание наблюдательной комиссии, состоящей из членов местной районной или городской власти и администрации колонии, где рассматриваются поданные осужденными заявления о помиловании и другие. Месяца за три до этого заседания зам. начальника колонии по политической части пытался меня уговорить написать помиловку, не гарантируя моего освобождения; я, конечно, отказался, ибо по приговору суда я преступление не признал, так как его не совершал.

Замполиту я сказал, что на наблюдательную комиссию подам заявление, но не помиловку. В заявлении я изложил автобиографию и аргументированные цитаты из уголовного дела, подтверждающие не только мою невиновность, но и отсутствие состава преступления, также указал на халатное отношение правосудия к своим обязанностям, выразившееся в отсутствии в приговоре факта, что я являюсь инвалидом Великой Отечественной войны 2 группы по ранениям на фронте. На комиссии мне выразили сочувствие, и я ушел, надеясь на надзорные жалобы.

В Москву я отправил не одну надзорную жалобу, аргументированную материалами судебного дела, однако все ответы были отказными. Главная причина отказных ответов на мои жалобы далеко не объективная — отрицательные характеристики администрации колонии, прилагаемые к моим жалобам, и в большинстве своем не только к моим жалобам. Чтобы подтвердить это мое мнение, приведу несколько примеров.

1. Я как-то зашел в помещение штаба колонии и оказался свидетелем разговора нач. колонии со своим замом по политчасти. Начальник бранил зама за то, что, когда начальник был в отпуске, замполит самовольно подписал одному осужденному помиловку, и начальник заму сказал: «Мы с тобой призваны здесь не помиловки подписывать осужденным, а гноить их здесь».

2. К характеристике, приложенной к моей первой надзорной жалобе, которую отправили в Москву только через два месяца, было указано: «Осужденный преступление не признал и не осознал, ведет обособленный образ жизни, производственный план не выполняет, с осужденными не контактирует, общественной работой не занимается». Об этой характеристике я узнал от Надюши, которую убедил, что это сплошная ложь. 11 ноября 1974 года подал нач. колонии заявление о незаконных и незаслуженных взысканиях, наложенных на меня, и ложных отрицательных характеристиках, отправляемых с моими надзорными жалобами. Начальство равнодушно выслушало меня и обещало разобраться.

22 ноября был впервые приступ стенокардии, видимо, от неоднократных волнений и потрясений. Доктор дала валидол и просила, чтобы был валидол всегда при мне. 20 декабря в жилой секции повесили очередной номер отрядной газеты «За чистую совесть», где была помещена следующая заметка: «Есть члены СВП, которые только числятся в списке, но никакой предупредительной работы не ведут, к таким членам СВП относится Динерштейн». 6 января 1975 года получил приятное известие из дома — 29 декабря родилась внучка Наташенька. 20 января напомнил нач. колонии, что прошло больше 40 дней со дня подачи ему заявления по поводу незаконного наложения на меня взысканий и отправки ложных отрицательных характеристик к моим надзорным жалобам, направляемым в прокуратуру СССР, но до сегодняшнего дня ответа от него я не получил. Начальник колонии тут же при мне вызвал начальника отряда и попросил принести из отряда мое личное дело, спросил нач. отряда: «У Динерштейна что, не было никаких поощрений и взысканий? Почему его дело чисто? Как же вы писали на него характеристики?» Нач. отряда ответил: «Я брал данные из характеристики личного дела Динерштейна, находящейся в штабе колонии». Нач. колонии с возмущением заявил: «Мне сейчас с вами не о чем говорить, заполните дело, находящееся у вас в отряде, данными, характеризующими Динерштейна, и из штаба тоже возьмите его дело и в четверг вместе с Динерштейном зайдите ко мне». Вот так относятся к документам, к людям, к работе непосредственные воспитатели колонии, ибо все у них течет по воле волн, без надлежащего контроля и проверок, без требований исполнения законов, при полном равнодушии и безответственности. Получил сообщение, что 4 марта 1976 года Леночка родила дочку Марину.