Тяжелая душа - [135]

«Дружноселье» («Сад заглохший, пустынный дом…») [666]

Сад заглохший, пустынный дом,

На закате дымка лиловая.

И встающая над прудом,

Из-за дома, луна медовая.

Запиваются соловьи.

Ночь струится волшебно-белая.

Загорелые руки твои,

На столе — земляника спелая.

Вот и всё. Ни добра, ни зла.

Не бывала весна блаженнее…

Двадцать лет, как ты умерла,

Но не меркнет солнце весеннее.

Акробаты («Мы — два брата акробата…»)

Мы — два брата акробата,

Два взъерошенных чижа.

Разделен чертой каната

Мир, как молнией ножа.

Вместе город и окрестность,

Люди, небо и земля.

За чертой же неизвестность,

Елисейские поля.

Между знаньем и незнаньем,

Невесомые, как дым,

По канату с замираньем

Мы над пропастью скользим.

Совершенство равновесья,

Тел воздушные мосты.

В этой малой точке весь я,

В той же точке, что и ты.

Безошибочность расчета,

Смелость, легкость, быстрота.

Чудо райского полета —

Смертных вечная мечта.

В первый раз («У каждого бывает в жизни час…»)

У каждого бывает в жизни час

(Он может и не быть, как ни ужасно),

Когда на мир, как будто в первый раз,

Ты смотришь и находишь мир прекрасным.

И хочется назвать — о, назови! —

Ту, что с тобой, как девочка, играет.

И смутное предчувствие любви

Тебя всего блаженством наполняет.

Из-за холмов встающая луна,

Поющее в душе стихотворенье,

На древний Псков сходящая весна, —

Все хорошо, как в первый день творенья.

В уединенье радостном твоем

Ты, как Адам, у жизненного древа,

В те времена, когда еще ребром

Была невоплотившаяся Ева.

И даже смерть — что знаешь ты о ней? —

Тебя пленяет, юного поэта.

Среди цветов, молчанья и огней

Простертые Ромео и Джульетта.

А будет день, она к тебе войдет.

Усядется, фату откинет вдовью,

Предъявит свой мошеннический счет,

Но сгинет, побежденная любовью.

«В окне всё так же небо хмурится…»

М.В. Абельман

В окне всё так же небо хмурится,

Всё тот же кашель за стеной.

А ты оденься и — на улицу,

Да погуляй хотя б весной.

Весна в Париже незаметная,

Как девочка — хрупка, робка.

Тоска в Париже беспредметная,

Как будто даже не тоска.

Когда над Сеною смеркается,

Но не зажгли еще огней,

И лодка легкая качается

В сияньи ровном без теней,

Пустынный остров — как видение.

Ты к берегам его причаль,

И на единое мгновение

Сольются радость и печаль.

«Я такой хотел бы дом…»

Я такой хотел бы дом,

Одинокую квартиру,

Чтобы можно было в нем

Хоть в углу поставить лиру.

Боком стол — в другом углу.

Тишина. Звезда сияет…

Спать я буду на полу,

Как бродяге подобает.

Буду в сумерки бряцать

Я на лире — очень скверно.

Жрать картошку, счастья ждать.

И дождусь его — наверно.

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

Старухи

I

За какое преступленье

Про меня пустили слух,

Что для дев я — огорченье,

Утешенье для старух?

Вот, теперь они друг к другу

Ходят, согнуты дугой,

То одна кряхтит: «Я старше»,

То другая ей в ответ:

«Всю меня покрыли парши,

Я — всех старше, на сто лет!»

А когда из-за мэрии

Подымается луна

И на стогны городские

Сходят ночь и тишина,

И дома темны и глухи,

Спят глубоко стар и млад, —

Собираются старухи

И в окно мое стучат:

«Отопри, зажги огарок,

Покажи свое лицо.

Есть у нас тебе подарок,

Обручальное кольцо».

Неужель поверю слуху,

Распахну во тьму окно,

Неужель и впрямь старуху

Полюбить мне суждено?

II

Любезным девам не на зло,

Не от распутства иль бесстыдства —

Неодолимое влекло

Меня к старухам любопытство.

Влекло как бы на тайный зов,

И внял ему я не напрасно.

И вот, у невских берегов,

Одна меня пленила властно.

Седым блистая париком,

Затянута, строга, упряма,

Когда входила в дом,

Я думал — Пиковая Дама.

Бывало, часто до утра

Она беседу нашу длила.

О, пусть она была стара, —

Не только в молодости сила.

Но как-то раз, перед зарей,

Когда луна уже склонялась,

Она явилась мне такой,

Какой ни разу не являлась.

На боль невнятную, в ответ,

О том, что все земное тленно,

В ней загорелся тихий свет,

Преобразив ее мгновенно.

И был как будто прерван сон,

Развеян вдруг покров туманный,

И я склонился, ослеплен

Ее красою несказанной.

Но свет сбежал с ее лица,

И вновь оно окаменело.

И неподвижность мертвеца

Сковала трепетное тело.

О, если б бедный мой язык

Мог удержать на миг виденье,

Я на единый этот миг

Все променял бы наслажденья.

Не удивляйтесь потому,

Влюбленно-радостные девы,

Ни безучастью моему,

Ни что тихи мои напевы.

Современные записки. 1925. № 25.

Накануне («Ни Запада с его угасшей славой…»)

И. И. Кузнецову

Ни Запада с его угасшей славой,

Пристрастья наших дедов и отцов,

Когда еще с Российскою Державой

Был крепок мир, ни новых мудрецов,

Что, властвуя, готовят гибель мира,

Летящего неведомо куда, —

Мы не хотим, о нет! и наша лира

Не воспоет их рабство никогда.

Нас никакими не сковать цепями,

Не удержать ни за какой стеной.

Мы шли к свободе узкими путями,

Платили страшной за нею ценой.

Нам не угодно ничего другого.

Наш взгляд; суров, спокоен и остёр.

И вот душа свободная готова

На уж давно обещанный костер.

Возрождение. 1952. № 21.

Освобождение («Вот узник вышел на дорогу…»)

Вот узник вышел на дорогу.

Захлопнулась темницы дверь.

Еще он молод, слава Богу!

И полон сил. Куда теперь?

Под сень родительского крова?

В ярмо? Но проклят отчий дом.

Он дал себе в темнице слово:

Ничьим не будет он рабом.

К невесте? К лешему невеста!

Еще позорней страсти плен.

Из одного все бабы теста:

Любовник, юбка до колен.