Ты найдешь меня на краю света - [6]

Мы с ним давно знали друг друга. Каждый раз, когда он приезжал в Париж, я бронировал его любимый номер в гостинице «Дюк де Сен-Симон». Я часто отправлял туда иностранных клиентов, поэтому был в хороших отношениях с администрацией. Особенно с Луизой Конти, племянницей хозяина отеля. Семья самого владельца жила в Риме.

— Господин Кёрт Виттенер? — переспросила Луиза в трубку во время нашего последнего разговора на эту тему.

— Карл, — со вздохом поправил я. — А фамилия Биттнер, на «Бэ».

Луиза Конти, безупречно элегантная, несмотря на юный возраст, в неизменном темном костюме и черных очках «Шанель», имела одну простительную слабость: она часто путала или перевирала имена и фамилии своих постояльцев.

— А-а-а, понятно! — закричала она. — Месье Шарль Биттенер! Что же вы сразу не сказали? — В ее голосе прозвучал упрек, и я оставил свои возражения при себе. — Синяя комната? Одну минуточку… Да, можно устроить.

Я представил себе, как мадемуазель Конти за своим антикварным столом, с темно-зеленой авторучкой «Ваттерман» в руке и чернильными пятнами на пальцах (оставлять кляксы — отличительная особенность авторучек этой марки), вписывает имя Шарля Биттенера в регистрационную книгу, и улыбнулся.

К Биттнеру я относился неоднозначно. С одной стороны, я питал слабость к этому человеку. Он лет на десять старше меня, с темными, как у южанина, волосами до плеч. С другой — вечно боялся чем-нибудь ему не понравиться. Я восхищался его последовательностью, его безупречным чутьем, но порой ненавидел за невыносимое высокомерие. Кроме того, я завидовал ему. Биттнер был счастливым обладателем двух картин Феттинга[8] из серии «Желтый кеб» и одного полотна Ротко.[9]

Сейчас он стоял перед «Единственным в мире» — масштабным полотном в синих и зеленых тонах — с таким видом, будто только что проглотил лимон. Я слышал его рассуждения, обращенные к некой темноволосой даме:

— Я не знаю почему… но это плохо. Это просто плохо.

По-французски Карл Биттнер говорил довольно бегло. Его категоричность убивала меня.

Дама склонила голову набок.

— А мне кажется, в этом что-то есть, — задумчиво возразила она и глотнула шампанского. — Разве вы не чувствуете эту… гармонию? Это соприкосновение берега и моря… По-моему, очень убедительно.

Биттнер как будто заколебался.

— Но что в этом нового? — не сдавался он. — В чем смысл этого бегства в монументализм?

И тут я решил вмешаться:

— Такова прерогатива молодости. Все должно быть крупным и ярким. Рад вас видеть, Карл. Вы не скучаете, как вижу. — Я бросил взгляд на его собеседницу в кремовом костюме. Ее голубые глаза контрастировали с темными волосами — редкое сочетание. — Вы само очарование, — сказал я ей с легким поклоном.

— Жан Дюк! Жан Дюк, mon tres cher ami![10] — закричал кто-то на весь зал.

Ко мне направлялся Аристид Мерсье, профессор литературы из Сорбонны, как всегда безупречно элегантный в своем канареечном жилете.

Аристид был единственным из моих знакомых, кому действительно шел этот цвет. Он с восхищением посмотрел на мой шейный платок, а потом два раза поцеловал меня в щеку.

— Просто шик, это Этро? — спросил он и продолжил, не дожидаясь ответа: — Сногсшибательная выставка, мой дорогой Дюк, просто супер!

Его речь всегда изобиловала превосходными степенями и восклицательными предложениями. Кроме того, Аристид до сих пор сожалел о моей неправильной — a son avis[11] — сексуальной ориентации. («С твоим-то вкусом — это никуда не годится!»)

— Рад тебя видеть, Аристид! — похлопал я его по плечу.

Я любил старого приятеля, пусть даже и не в том смысле, в каком ему хотелось бы. Аристид обладал превосходным чувством юмора, а легкость, с которой он в разговоре перескакивал с одного серьезного предмета на другой, каждый раз меня поражала. Как преподаватель он пользовался большой популярностью. Имел привычку приветствовать опоздавших рукопожатием coram publico[12] и утверждал, что с него довольно, если студент вынесет из его лекции хотя бы три предложения.

— Я вижу, вы уже знакомы? — Аристид с улыбкой положил руку на плечо темноволосой дамы, очевидно явившейся сюда с ним. — Это моя дорогая Шарлотта. Шарлотта, перед тобой хозяин этого дома, мой старый друг и любимый галерист Жан Люк Шампольон. — Он не упустил возможности назвать мое полное имя.

Темноволосая протянула мне ладонь. Ее рукопожатие оказалось крепким и теплым.

— Шампольон? — переспросила она, и я уже знал, что за этим последует: «Совсем как тот Шампольон — известный египтолог — Розеттский камень».

— Да, именно так, — подтвердил Аристид. — Они с Жаном Люком даже родня. Здорово, правда?

Аристид сиял. Биттнер скалился. Дама, которую звали Шарлотта, удивленно подняла брови.

Я махнул рукой:

— Седьмая вода на киселе, и то неточно.

Однако интерес Шарлотты к моей персоне не ослаб. Она весь вечер не отходила от меня, а после четвертого бокала шампанского призналась, что ее муж политик и ей с ним ужасно скучно.

Ближе к одиннадцати, когда последние гости разошлись, мы остались вчетвером: Биттнер, Жюльен, я и порядком опьяневшая Шарлотта.

— Ну и чем мы теперь займемся? — спросила она.

Воодушевление не покинуло ее, хотя язык уже заплетался.