Ты найдешь меня на краю света - [4]

Я уже собирался закрываться, когда за дверью «Южной галереи» — так я назвал свой маленький храм искусства на улице Сены — вдруг появился Жюльен.

Не сказать, чтобы я очень ему обрадовался. По правде говоря, ничто так не портит настроение галериста, как внезапно появившийся пачкун с папкой в руках. Каждый из них, за редким (редчайшим!) исключением, считает себя по меньшей мере вторым Люсьеном Фрейдом.[2] В общем, если бы не Сезанн, я вообще не стал бы разговаривать с этим молодым человеком в надвинутой на лоб шапке, на которого теперь возлагаю большие надежды.

Сезанн, как уже было сказано, — это моя собака, не в меру энергичный далматинец трех лет от роду. Нетрудно догадаться, что я назвал ее в честь любимого французского художника, пионера современного искусства. Я считаю Сезанна непревзойденным пейзажистом и был бы счастлив иметь в коллекции хотя бы одну из его работ, пусть самую незначительную.

Итак, я уже собирался выставить Жюльена за дверь, как вдруг из задней комнаты, скользя лапами по паркету, выскочил Сезанн. Он набросился на молодого человека и, радостно повизгивая, принялся лизать ему руки.

— Сезанн, назад! — закричал я.

Однако мой пес, как всегда впрочем, не слушался меня. К сожалению, он очень плохо воспитан.

Вероятно, именно смущение, вызванное бесцеремонным поведением собаки, и заставило меня принять незваного гостя.

— Я начинал в пригородах, с граффити, — усмехнулся он. — Это было здорово. Мы выходили ночью и распыляли краски. На автодорожных мостах, заброшенных фабриках, школах. Однажды даже обработали поезд. Но не волнуйтесь, с собой у меня только холсты.

«Милый мой, вот только тебя мне и не хватало», — подумал я, со вздохом открывая папку. Разобрал целую кучу его эскизов, набросков граффити и фотографий его работ. К моему сожалению, это было совсем не плохо.

— Ну и?.. — нетерпеливо поинтересовался он, почесывая Сезанну затылок. — Что скажете? В действительности все смотрится лучше, я работаю только с большими форматами.

Я кивнул, задержавшись на картине под названием «Земляничное сердце». На ней было изображено несколько вытянутое, похожее на ягоду сердце с едва заметным углублением посредине. Покоилось оно на темно-зеленой листве, и я насчитал в нем как минимум тридцать оттенков красного цвета. Мой друг Бруно, врач и известный ипохондрик, показывал как-то цифровое изображение собственного сердца, фильм, сделанный в диагностической клинике (его сердце абсолютно здорово!). В действительности этот орган мало похож на китчевые «сердечки» и правда напоминает скорее земляничную ягоду.

В работе юного художника было что-то органически ягодное. Я словно чувствовал биение земляничного пульса, мне даже захотелось надкусить изображение. Картина жила, и чем дольше я смотрел на нее, тем больше она мне нравилась.

— Вот это интересно, — постучал я пальцем по фотографии. — Хотелось бы видеть оригинал.

— О'кей, нет проблем, — ответил мой гость. — Всего лишь два на три метра, висит у меня в ателье. Заходите в любое время. Или принести ее? Опять-таки нет проблем. Могу прямо сегодня.

— Ради бога, нет! — засмеялся я. Его рвение меня тронуло. — Это акрил? — спросил я, возвращая наш разговор в деловое русло.

— Нет, масло. Я не люблю акрил. — Он снова взглянул на фото, и его лицо помрачнело. — Я написал ее, когда меня бросила подруга. — Неожиданно он ударил себя кулаком в грудь. — Такое горе!

— А… И.Н.П. — это вы? — Я показал на подпись, не обращая внимания на его признание.

— Совершенно верно, я. — Он протянул мне визитку.

Взглянув на нее, я поднял брови:

— Жюльен д'Овидео?

— Да, так меня зовут, — кивнул он. — Но я подписываюсь «И.Н.П.», так уж повелось со времен граффити. Это значит «Искусству нужен простор», — усмехнулся он. — Можно сказать, мой девиз.

В тот вечер я закрылся на час позже обычного, пообещав Жюльену продолжить наше знакомство в следующем году.

— Шеф, никто еще не делал мне лучшего подарка на Рождество, — сказал он, когда мы прощались.

Я пожал ему руку, и он запрыгнул на велосипед. А мы с Сезанном отправились прогуляться по улице Сены и чего-нибудь перекусить в кафе «Ла Палетт».

В начале января я навестил Жюльена д'Овидео в его скромном ателье на площади Бастилии. Посмотрел его работы и нашел их замечательными. На пробу я решил выставить у себя в галерее «Земляничное сердце» и захватил его с собой. А через две недели им уже любовалась Джейн Хэстман, американская коллекционерка из числа моих лучших клиентов, не в силах сдержать восторженных возгласов:

— It's amazing, darling! Just amazing![3] — Она трясла огненно-рыжими локонами, которые разлетались во все стороны, придавая ее облику особый драматизм. Потом отступила на несколько шагов и сощурила глаза. — Лучшая апология страстного искусства, — заметила она, тряся золотыми креольскими серьгами. — Великая вещь!

Что верно, то верно, картина действительно была значительного размера. Про себя я отметил, что Джейн Хэстман стала поклонницей крупного формата. Хотя, по-видимому, этот критерий не имел для нее определяющего значения. За последние годы она приобрела несколько довольно небольших работ из собрания Уоллеса.