Ты найдешь меня на краю света - [5]

— Кто этот И.Н.П.? — Джейн повернулась и выжидательно уставилась на меня. — Или я что-то пропустила? У вас еще что-нибудь его есть?

Я покачал головой. Как и все коллекционеры, она боялась отстать от жизни.

— У меня нет от вас секретов, дорогая Джейн. Это молодой парижский художник Жюльен д'Овидео. Он у меня совсем недавно, — объяснил я, про себя решив немедленно заключить с Жюльеном контракт. — «И.Н.П.» — аббревиатура его девиза: «Искусству нужен простор».

— А-а-а… — протянула она. — «Искусству нужен простор». Прекрасно, прекрасно! — Джейн понимающе кивнула. — А чувствам нужно пространство, так это следует понимать. Жюльен д'Овидео? Ну… в любом случае, Жан Люк, вы должны им заняться. Я чувствую, из этого выйдет толк. У меня чешется нос.

У Джейн Хэстман был большой нос, и когда он вступал в игру, относиться к этому следовало серьезно. Запах больших денег он чувствовал безошибочно.

— Сколько? — спросила она.

И я не стал скромничать. Американка купила «Земляничное сердце» в тот же день, выложив требуемую сумму в долларах.

Джейн себя не помнила от счастья. Я так и передал юному гению. Он обнял меня, оставив на моем голубом пуловере отпечатки испачканных краской рук. К сожалению, этот пуловер был моим любимым. Но кто знает, какая судьба его ждет? Сколько будет стоить через пару лет это «реди-мейд», запечатлевшее счастливейший момент в жизни живописца? В наше время, когда искусством может стать все, и даже «merda di artista» — баночки с экскрементами итальянских художников — идут на аукционе Сотбис в Милане по баснословной цене, я ничего не исключаю.

Так или иначе, в тот вечер мы с Жюльеном пропустили по стаканчику в его неотапливаемой студии, а через пару часов перешли на «ты» и вместе отправились в бар.

На следующий день юный гений появился в «Южной галерее» с больной головой, и мы принялись за подготовку выставки «Искусству нужен простор». Теперь до ее открытия оставалось уже не больше пятнадцати минут.

Но куда запропастилась Марион? С тех пор как у нее появился этот друг на мотоцикле, на нее ни в чем нельзя положиться. Марион училась на искусствоведа и проходила у меня практику. Иногда мне хотелось вышвырнуть ее вон, несмотря на надежды, которые она подавала. Марион постоянно жевала жвачку. Тем не менее порой в голову ей приходили нетривиальные идеи, и она умела обвести посетителей вокруг пальца. Я тоже не раз попадал под действие ее шарма.

Наконец снаружи послышался треск, а потом, цокая высокими каблуками, вошла Марион с раскрасневшимися щеками и в возмутительно коротком платье из черного бархата.

— Это я, — сказала она, поправляя широкий обруч на светлых волосах.

— Когда-нибудь я выгоню тебя отсюда, — пригрозил я. — Разве ты не должна была появиться здесь час назад?

Она улыбнулась, снимая белую нитку с моего пиджака.

— Ну, Жан Люк, подойди сюда, расслабься… Все идет по плану. — Она поцеловала меня в щеку и прошептала: — Не злись, но раньше действительно никак не получалось.

Марион сделала несколько ценных замечаний девушке из службы кейтеринга, поинтересовалась, чем мы здесь занимались, и принялась ощипывать огромный букет на столике у входа, пока не привела его в надлежащий, по ее мнению, вид.

Заметив на пороге первых посетителей, я повернулся к Жюльену:

— Время пришло. Пора открываться.

Девушка из службы кейтеринга разлила по бокалам шампанское. Я поправил свой шелковый шейный платок, который нравился мне гораздо больше, чем тесные галстуки. Именно благодаря этому аксессуару друзья прозвали меня Жаном Дюком.[4] Что ж, с таким прозвищем вполне можно жить.

Я оглянулся. Жюльен стоял у задней стены. Руки в карманах джинсов, на лоб надвинута неизменная шапка.

— Подойди сюда, — позвал его я. — В конце концов, это твой праздник.

Он поднял плечи и поплелся ко мне. Чистый Джеймс Дин.[5]

— И пожалуйста, сними эту шапку.

— Шеф, что ты имеешь против моего головного убора?

— Тебе ни к чему прятаться. Теперь ты не граффитист из пригорода и не играешь в футбол с дворовой командой.

— Эй, что я слышу? С каких это пор ты заговорил, как гребаный обыватель? В конце концов, Бойс[6] тоже…

— Бойс не был таким симпатичным, как ты, — перебил я Жюльена. — Сделай это ради меня. Просто из любви к своему старому шефу.

Жюльен неохотно снял шапку и швырнул ее за диван.

Я распахнул стеклянные двери и, глотнув майского воздуха, поприветствовал наших первых посетителей.

Через два часа я уже знал, что выставка удалась. В галерее толпился народ. Гости развлекались по полной: пили шампанское, развалившись на диванах, спорили об экспонатах или жевали бутерброды, аккуратно пропихивая кусочки в рот пальцами. Дружное семейство любителей искусства явилось в полном составе: несколько редакторов отделов культуры, старые клиенты, мелькали и новые лица.

В обоих залах галереи шум стоял оглушительный. «I told you, I was trouble…»[7] — пела на заднем плане Эми Уайнхаус. Дамы из «Фигаро» были без ума от Жюльена. Уже поступили первые запросы на «Величие красного» и «Час голубого» — еще одно монументальное полотно, на котором далеко не с первого взгляда проступали контуры обнаженного женского тела. И только Биттнер, влиятельный галерист из Дюссельдорфа и один из организаторов выставок «Арт Кёльн», как всегда, все критиковал.