Твоя воля, Господи - [16]

Это только так считалось, что Белочка ходит в аптеку за лекарствами папе. На самом деле лекарства предназначались всем, в том числе и ей. К ним домой приходил такой красивый старый доктор Шорин в калошах, в меховой шапке пирожком зимой, летом — в белой, а осенью в серой шляпе. У него была очень красивая палка, где вместо ручки была страшная морда какого-то зверя. От доктора вкусно пахло, а иногда он щекотал ее своими усами, когда слушал спину не деревянной трубочкой, а ухом. Ей очень нравился доктор Шорин, нравилось и то, что он называл ее свежей булочкой, хотя она не любила, когда взрослые сюсюкали, говоря с нею. Вот как эта тетя в белом халате, что хотела ее посмотреть в детской консультации. Она сюсюкала, предлагала Белочке большого пупса из стеклянного шкапчика. Но Белочка раздеваться не стала и не дала себя слушать.

Меня уже слушал доктор Шорин. А Вы — не доктор, Вы просто тетя. Я не буду здесь раздеваться. Вот так коротко, логично и твердо. Как Игнат Худолей. Поэтому ее и отпустили с миром, не осмотрев, как положено.

А вот теперь, когда пришли немцы, в аптеке оказалось много очень нужных немецкой армии медикаментов, которые провизор ей и передал. В благодарность за это ему разрешили работать в аптеке в качестве хозяина. Поэтому, когда Игнат взял аптекарский портфель Белочки и буркнул «Я в аптеку!», Дуся не поверила своим ушам. Пришел он вскорости, настроение у него было хорошее.

Ночью аптека сгорела. Говорят «хозяин» ее на другой день после пожара, наскоро собрав пожитки, уехал с женой и парализованной дочерью в неизвестном направлении.

Дуся у нас есть старый примус, совсем поломанный? Кто его знает, Игнаша? Тот, которым мы пользуемся, цел. Может в сарае висит какое старье? Там есть старые головки, я видела.

Она не знает, что за хлам он сложил в старую кошелку, и пошел из дома по направлению к сырзаводу. Там, не доходя до завода, на углу были до войны захудалые мастерские. Назывались они «Труд металлиста». Работали там люди в основном старые, увечные. Чинили кухонную утварь, можно было запаять кастрюлю, починить примус. Когда-то давно там ремонтировали и сельхозтехнику, была кузница. Но все это перед войной было прочно заброшено, остались только ветхие пустующие помещения кузницы, сарай с остатками станков, гора обломков борон, плугов, даже остов старого трактора. Детям там было раздолье и Дуся очень беспокоилась — не случилось бы кому искалечиться, орудий для этого было в достатке. После прихода немцев «Труд металлиста» заметно оживился.

Там работали гражданские (говорили, что хорошо заплатят немецкими деньгами) и немцы. Ремонтировали кое‑что из вооружения. Там же иногда надсадно ревели моторы, слышно их было далеко, моторы были мощные. Во дворе стояло несколько бочек с горючим. Соседка как‑то сказала Дусе:

— Захаровна, тоби ж тоже карасин трэба. Ходим у вэчер, визьмым у «Мэталистив». Там нимэць бочки покыдав.

Игнат это слышал. И вот теперь он направлялся туда со своей кошелкой. Дуся вышла со двора, она смотрела ему вслед, как он шел, припадая на больную ногу. А в кошелке были явно не одни только старые головки от примуса.

Прошел примерно час. Все это время она ждала его там же у калитки. Он это понял, когда вернулся. Объясняться не стал. Сказал только:

— Ты бы с ребенком ночевала у Сычевых {у сестры Дуси} или еще у кого. Чем меньше ты будешь знать, тем для тебя же лучше.

— Зачем ты это, Игнат? Что ты можешь изменить? Подумай хотя бы о ребенке!

— Так надо, Дуся.

Она знала, что завтра мастерские сгорят. Пожар вспыхнул глубокой ночью. Больше немцы этими мастерскими не пользовались.

С тех пор так они и жили, почти все время врозь. Дуся с Белочкой ночевала у родственников, у знакомых, где придется. Иногда днем заставала дома Масленникова, Овсяника. Таких же старых, искалеченных людей, соратников по гражданской. Мельком видела каких‑то подростков, однажды поздно вечером — молодого парня, не знакомого ей.

К осени у немцев дела пошли похуже. Они злились, как осенние мухи.

Дом у Худолея большой, но летом в зелени его плохо было видно. Когда же листья осыпались, белая оцинкованная крыша, белые стены издалека привлекали непрошенных гостей. Немцы тогда уже были грязные, вшивые, голодные. Игнат их встречал на пороге. Он давно не брился и седая щетина неопрятно торчала во все стороны, глаза лихорадочно блестели, на бледном лице полыхал румянец, но главным отпугивающим средством был кашель. Клокочущий, мокрый, бесконечный. Не надо было иметь медицинских знаний, всякому было очевидно, что это человек, которого доедает чахотка.

Дело действительно очень быстро шло к концу. Худолей заканчивался. Скоро, очень скоро должна была закончиться и его деятельность. Такая веревочка долго виться не могла.

Как‑то Дуся пожаловалась ему, что Белочка заглядывала в тарелку немецкого офицера, что жил у них в бывшем кабинете Игната. Денщик принес тому из офицерской столовой котелок с чечевичной похлебкой. Худолеевы не голодали, они постепенно отрывали припрятанное и питались более чем прилично. Во всяком случае значительно лучше, чем немецкие офицеры. У тех был эрзац — хлеб, эрзац — кофе и прочее, что выглядело и пахло на наш славянский вкус совсем не аппетитно. Ну вот хотя бы эта похлебка, что в ней привлекательного? Вероятно, просто любопытство ребенка, который такого не видел.