Творения святого отца нашего Никифора, архиепископа Константинопольского - [145]

50. Итак, что же? Не двоякое ли и ведение у Христа? Ведь как Бог Он знает все прежде, чем оно случилось. Так находясь вдали, Он, как Бог, предвозвестил ученикам кончину Своего друга (Ин 11, 14). Находясь же вблизи и приближаясь ко гробу, Он спрашивает: где положили его (Мф 11, 34), выказывая тем меру нашего естества. Также: Иисус же знал помышления их ( Мф 9, 4), т. е. то, о чем хотели спросить Его, ибо и как человек Он знал все вследствие ипостасного единения со Словом, равно как был обогащен и прочими совершенствами. И затем опять делает вид, что не знает дня и часа, когда придет конец мира (Мф 24, 36), разделяя свойство воспринятого естества. Восприняв все это ради домостроительства, Он прославляется и провозглашается нами совершенным во всем человеческом, равно как и совершенным Богом. Одновременно мы исповедуем одного и того же сотворенным и несотворенным, смертным и бессмертным и всем тем, что мыслится противоположного об одном и том же, вследствие двойственности естества. Но раз это признается, какое основание будет препятствовать правомыслящим приписывать одному и тому же лицу таким же образом двойственность и в других отношениях, — что, однако, нечестиво отрицают христоборцы, и поскольку дело идет о естестве Слова, приписывать ему (лицу) неописуемость, а поскольку — о знаке раба — придавать ему описуемость? Кто настолько малосмыслен и безрассуден, чтобы все другое признавать двойственным при двойственности рождений или естества и спорить только об одной описуемости? Ведь если кто станет отрицать принадлежащие естеству существенные признаки, то от естества может не остаться ничего. Да и какая могла бы быть от этого опасность или вред? Как то, что Господь действует, хочет, а также обнаруживает неведение и страдает по-человечески, никаким образом не унижает божеского естества в Нем и не вносит разделения в единую ипостась Его; так и то, что плоть Его изображается, поскольку Он был видим людьми и обращался с ними, ни в каком случае не может нанести Ему вреда или вызвать какое-либо разделение в Его ипостаси. Да сгинут же пустословы, клевещущие на божественное домостроительство и отвращающиеся от нашей святой веры!

ОПРОВЕРЖЕНИЕ ВТОРОЕ. Начало второго вопроса Мамоны

1. Окончив согласно своему плану первый вопрос или, скорее, приказание, которым выказал действительно свое пребывание у власти, Мамона переводит свою речь к другому вопросу. Как и прежде, он лепечет и болтает об одном и том же и тщетно стремится к недостижимому. Мы считаем необходимым привести нечто из этой болтовни, чтобы и здесь выказали себя дерзость и превозношение его мысли. Он говорит следующее: «Мы намерены спросить вас касательно другого основного положения; а именно мы полагаем, что изготовляющий икону Христа не достиг глубины не слитного единения двух естеств во Христе». Разве это не выходит за пределы всякой дерзости и надмения, вернее же, безумия и глупости? По своему великому неразумию он считает себя единственным человеком, который восхищен даже не на третье, а на четвертое небо, слышал более неизреченные глаголы, чем Павел (2 Кор 12, 1 ст.), приобрел божеское ведение и, превзошедши всю тварь, постиг то, чего не знал никто никогда. Кто не подивится этой непомерной дерзости? Я не говорю уже об Апостолах и других учителях церкви, которых он подвергает бесчисленным поруганиям, замарывая и зачеркивая их учение, причем одних он высмеивает и поносит за понесенные ими страдания телесные, а других — за их болезни. Как он не устыдился поведения и ревности к святым со стороны тех, кои блистали на царском троне благочестием и справедливостью? Они чтили Бога украшениями и храмами и не только не уничтожали священную живопись, но с усердием устроили и располагали эти священные украшения в святых храмах, на священных одеждах и сосудах, следуя апостольскому и отеческому преданию. Бесчисленное множество этих украшений предлежит перед глазами всех и доныне, как свидетельство благочестия прежних царей и как обличение и выставление на позор неразумия и нечестия Мамоны. Вместо того, чтобы подражать их жизни, правой вере и благочестию, он объявил себя мудрее и умнее всех, во всем повинуясь только своим страстям. Неужели те, следуя во всем учителям церкви, процветавшим и прежде них и в их время, не постигли всей глубины веры, и только одного этого чистейшая и непорочнейшая жизнь сделала способным проникнуть в глубину Неизреченных тайн Божиих? Конечно нет: и здесь как, и во всем, он выказывает себя явным врагом по отношению и к ним и к истине.

2. Но безмерно величаясь и стремясь переступить пределы человеческого слова и ведения, он недоумевает касательно того, что ясно всем, когда говорит: «Как можно изобразить Одного Того, Кто соединил два естества в одном лице, когда одно естество неописуемо?». Следовательно, одно из двух естеств описывается. К этому привела его пытливость речи и заставила высказаться вопреки желанию против собственного мнения. Таким образом, толкаемый самой истиной он вынужден был проворчать и прохрипеть хоть малую долю правды, которой до сих пор, как видно было, никогда не говорил. Он заблуждается в главном, и распадается все учение его. Начав речь о двух естествах, он заявил, что одно из них неописуемо; отсюда ему приходится вопреки желанию другое объявить описуемым. Ибо кто из здравомыслящих, сказав, что он не знает одного из двух людей, не заявит одновременно, что другого он знает. Так становятся смешны его детские замыслы и превозношение. Мамона умолчал об этом, хотя и должен был присоединить и остальное. Не решился он на это, дабы не изобличались замыслы или, скорее, безумие его. Итак, даже тем, которые не признают различия естеств, он дал повод думать, что одно из них описуемо; и здесь невольно обнаружил признание того, чего часто избегал. И сколько сказалось тут тупости и безумия! Как великая мудрость его превратилась в неразумие, как постыдно уловлен он лукавством собственных речей, дабы легко была видна ложь его зловерия и открылся свет истины! Почему бы ему в своем недоумении не прибавить еще и следующего: как Христос мог претерпеть то, что Он претерпел, когда одно естество Его бесстрастно? Или: как Он умер и был заключен во гроб, когда одно естество Его бессмертно и невместимо?