Творения - [15]

И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно вытянут вперед,

Подобно оку бога в сновидении, готовый ринуться певучей смертью: Дззи!

На грубых круглых досках и ремнях ноги.

1919–1920

114 . Кормление голубя

Вы пили теплое дыхание голубки,

И, вся смеясь, вы наглецом его назвали.

А он, вложив горбатый клюв в накрашенные губки

И трепеща крылом, считал вас голубем? Едва ли!

И стая иволог летела,

Как треугольник зорь, на тело,

Скрывая сумраком бровей

Зеркала утренних морей.

Те низко падали, как пение царей.

За их сияющей соломой^*,

Как воздухом погоды золотой,

Порою вздрагивал знакомый

Холма на землю лет крутой^*.

И голубя малиновые лапки

В ее прическе утопали.

Он прилетел, осенне-зябкий.

Он у товарищей в опале.

1919–1920

115 . "Сыновеет ночей синева…"

Сыновеет ночей синева,

Веет во все любимое,

И кто-то томительно звал,

Про горести вечера думая.

Это было, когда золотые

Три звезды зажигались на лодках

И когда одинокая туя

Над могилой раскинула ветку.

Это было, когда великаны

Одевалися алой чалмой

И моряны^* порыв беззаконный,

Он прекрасен, не знал почему.

Это было, когда рыбаки

Запевали слова Одиссея

И на вале морском вдалеке

Крыло подымалось косое.

1920

116 . Город будущего

Здесь площади из горниц, в один слой,

Стеклянною страницею повисли,

Здесь камню сказано «долой»,

Когда пришли за властью мысли.

Прямоугольники, чурбаны из стекла,

Шары, углов, полей полет,

Прозрачные курганы, где легла

Толпа прозрачно-чистых сот,

Раскаты улиц странного чурбана

И лбы стены из белого бревна —

Мы входим в город Солнцестана,

Где только мера и длина.

Где небо пролито из синего кувшина,

Из рук русалки темной площади,

И алошарая вершина

Светла венком стеклянной проседи,

Ученым глазом в ночь иди!

Ее на небо устремленный глаз

В чернила ночи ярко пролит.

Сорвать покровы напоказ

Дворец для толп упорно волит,

Чтоб созерцать ряды созвездий

И углублять закон возмездий.

Где одинокая игла

На страже улицы угла,

Стеклянный путь покоя над покоем

Был зорким стражем тишины,

Со стен цветным прозрачным роем

Смотрели старцы-вещуны.

В потоке золотого, куполе,

Они смотрели, мудрецы,

Искали правду, пытали, глупо ли

С сынами сеть ведут отцы.

И шуму всего человечества

Внимало спокойное жречество.

Но книгой черных плоскостей

Разрежет город синеву,

И станет больше и синей

Пустотный ночи круг.

Над глубиной прозрачных улиц

В стекле тяжелом, в глубине

Священных лиц ряды тянулись

С огнем небес наедине.

Разрушив жизни грубый кокон,

Толпа прозрачно-светлых окон

Под шаровыми куполами

Былых видений табуны,

Былых времен расскажет сны.

В высоком и отвесном храме

Здесь рода смертного отцы

Взошли на купола концы,

Но лица их своим окном,

Как невод, не задержат свет<а>,

На черном вырезе хором

Стоит толпа людей завета.

Железные поля, что ходят на колесах

И возят мешок толп, бросая общей кучей,

Дворец стеклянный, прямей, че<м> старца посох,

Свою бросает ось, один на черных тучах.

Ремнями приводными живые ходят горницы,

Светелка за светелкою, серебряный набат,

Узнавшие неволю веселые затворницы,

Как нити голубые стеклянных гладких хат.

И, озаряя дол,

Верхушкой гордой цвел

Высокий горниц ствол.

Окутанный зарницей,

Стоит высот цевницей.

Отвесная хором нить,

Верхушкой сюда падай,

Я буду вечно помнить

Стены прозрачной радуй.

О, ветер города, размерно двигай

Здесь неводом ячеек и сетей,

А здесь страниц стеклянной книгой,

Здесь иглами осей,

Здесь лесом строгих плоскостей.

Дворцы-страницы, дворцы-книги,

Стеклянные развернутые книги,

Весь город — лист зеркальных окон,

Свирель в руке суровой рока.

И лямкою на шее бурлака

Влача устало небеса,

Ты мечешь в даль стеклянный дол,

Разрез страниц стеклянного объема

Широкой книгой открывал.

А здесь на вал окутал вал прозрачного холста,

Над полом громоздил устало пол,

Здесь речи лил сквозь львиные уста

И рос, как множество зеркального излома.

1920

117 . Слово о Эль

Когда судов широкий вес

Был пролит на груди,

Мы говорили: видишь, лямка

На шее бурлака.

Когда камней бесился бег,

Листом в долину упадая,

Мы говорили — то лавина.

Когда плеск волн, удар в моржа,

Мы говорили — это ласты.

Когда зимой снега хранили

Шаги ночные зверолова,

Мы говорили — это лыжи.

Когда волна лелеет челн

И носит ношу человека,

Мы говорили — это лодка.

Когда широкое копыто

В болотной топи держит лося,

Мы говорили — это лапа.

И про широкие рога

Мы говорили — лось и лань.

Через осипший пароход

Я увидал кривую лопасть:

Она толкала тяжесть вод,

И луч воды забыл, где пропасть.

Когда доска на груди воина

Ловила копья и стрелу,

Мы говорили — это латы.

Когда цветов широкий лист

Облавой ловит лет луча,

Мы говорим — протяжный лист.

Когда умножены листы,

Мы говорили — это лес.

Когда у ласточек протяжное перо

Блеснет, как лужа ливня синего,

И птица льется лужей ноши,

И лег на лист летуньи вес,

Мы говорим — она летает,

Блистая глазом самозванки.

Когда лежу я на лежанке,

На ложе лога на лугу,

Я сам из тела сделал лодку,

И лень на тело упадает.

Ленивец, лодырь или лодка, кто я?

И здесь и там пролита лень.

Когда в ладонь сливались пальцы,

Когда не движет легот^* листья,

Мы говорили — слабый ветер.

Когда вода — широкий камень,

Широкий пол из снега,

Мы говорили — это лед.

Лед — белый лист воды.

Кто не лежит во время бега

Звериным телом, но стоит,

Ему названье дали — люд.

Мы воду черпаем из ложки.