Творец - [17]

Странно, даже лежа в реанимации я не вспомнила про него. Дрожащими руками я развернула его послание на выдранных школьных листках в клеточку. И борясь со слезами, начала читать:

Иногда я явственно видела свою смерть, шепчешь ты, и если даже я и летела сквозь какой-то незамысловатый тоннель, то, там я порой встречала старых своих знакомых. Привет, — говорят они, пролетая мимо, — как у тебя дела? У меня дела? И я не знала, как же ответить на этот вопрос. Дел просто у меня не было. И не то чтобы я как-то выпала из реальности, но дел и в взаправду не оказывалось совсем. Я даже не могла вспомнить, чем я занималась накануне смерти. Как-то я читала в одном журнале, что человек не помнит своих прошлых жизней только по одной простой причине, ему просто нечего запоминать. Не было в ее запоминающейся жизни, так нужной на первый взгляд, ничего стоящего, кроме, разве что, только опыта. И придя сюда не с чем, она, кроме как имея непреодолимый опыт, ничего не может унести с собой. И поэтому сложно мне было ответить на такой простой вопрос…как у меня дела? А иногда мне казалось, что вот так можно лететь всю жизнь, ну или какой — то определенный участок времени, но хотя бы отдаленно напоминающий вечность.

Лететь и молчать. И они постоянно спрашивали бы у меня, как дела? И я постоянно улыбалась им в ответ и молча, проплывала мимо, как большая медуза или рыба. Может даже, я, в одну из жизней и была такой незамысловатой, покрытой строгим хитином и морщинистыми жабрами рыбой. Люди обходили те места, где я водилась, ведь возможно у меня могла быть дурная слава. Я заманивала в свои сети одиноких лодочников и проглатывала их своим непотребным чревом. Но перед этим непосредственно всегда спрашивала у них, — как у вас дела? И конечно ясно, что и этот полет, как и моя смерть, когда-нибудь закончится, хотя я в такие моменты всегда понимала это, что смерть моя, как сон, придет не иначе как через необыкновенный этот полет. И долго ли я буду лететь, или пронесусь по своему тоннелю как пуля? Но все же хочется жеманно пролететь мимо всех них и молчаливо уклонится от докучливого вопроса. И я понимаю, что ты и действительно умираешь для меня…не для мира…не для НЕГО, только для меня. Мягко, не принужденно, честно умираешь. Тебя больше не будет никогда. С этим надо смирится, жить с этим, дышать этим, как и туманом что окутывает тебя предательски унося зелень твоих глаз. Все, и туман пожирает последние твои слова.

И ты для меня не существуешь. Хотя, я долго копался в твоем сердце, пытаясь увидеть искренность твоих глаз. Но зелень твоя умирает вместе с тобой. Каждый раз.

Я прекратила плакать. Слезы пересохли в один миг.

— Да ведь он же заранее планировал мое убийство!!! — Отчетливо пронеслось в моей голове, — Как и убийство всех этих девушек, и Кати, — слезы опять накатились на глазах, но плакать я не стала. Я решительно поднялась. Путь мой лежал в сторону полицейского отделения.

Желтый дом

Лернон ворвался в палату и встал как вкопанный. Он никак не ожидал увидеть столь пожилого человека. Перед ним, за небольшим столиком, на маленькой табуретке, сидел он, автор всех этих писем. Торопиться не следовало. Лернон осторожно подкрался к нему и потрогал за плечо. Больной повернулся к нему и разошелся в откровенной улыбке:

— А я вас давно жду, — прошептал он и привстав, подал Лернону руку.

Он был не молод, седые не стриженые волосы копной, длинные костлявые руки с некрасивыми выступающими суставами и жилами. Полосатая пижама и унылое выражение лица.

— Ждете? — Глупо спросил Лернон и присел на его маленькую деревянную табуреточку.

— Конечно жду, я всегда кого-то жду.

— Фу, — Лернон просто выдохнул. Он уже было подумал, что и сам сходит с ума. Какой-то неизвестный психически больной старик, ждет его в своей палате, полный бред. Ну да, он же болен, об этом забывать, совсем не стоит. Ведь мы же в.

— Ведь мы же в желтом доме, — проговорил за него, старик и философски посмотрел в окно.

Лернон решил брать быка за рога:

— Это ваша работа, — Он ткнул под нос старику первую записку с места преступления и пристально посмотрел в его бледные глаза. Тот, в свою очередь, аккуратно развернул листок и погладил текст, своими костлявыми пальцами.

— Вам знакома эта записка?

— Это писал я, — утвердительно покачал головой старик, — Я автор, я, меня зовут Саша, Александр Палыч.

— Для кого вы это писали, и вот это? — Лернон начал показывать ему все, что принес, включая его последний рассказ.

— Для вас, — улыбаясь ответил он и пристально посмотрел на Лернона.

— Вы знаете меня?

— Для вас, для читателей, — пояснил Палыч и медленно начал ходить по палате кругами, — Все писатели пишут для вас. Только мало кто этому рад, и мало, кто это ценит и понимает искренне и от души.

— Поверьте мне, у вас есть поклонники, — нервно сказал Лернон, — так зачем и кому вы это писали?

— Я писатель, и вряд ли прилично такое спрашивать у писателя. Зачем вы пишете? Я пишу, потому что я пишу. Я таким сделался, пишущим. Вы меня таким сделали.

Лернон достал несколько фотографий и начал показывать их старику. На первой был изображен творец.