Твое лекарство - [3]

Чтобы избавиться от тяжелого осадка после разговора с Джайвзом, я решил помедитировать. Я сел в кресло и стал повторять свою мантру. Летящий ласкающий звук и в самом деле постепенно завораживал мое внимание, отвлекая от недавнего разговора, истончаясь и пропадая, оставлял, наконец, совсем без мыслей, без тела в безграничной зыблющейся, иногда непритягательными уличными шумами пустоте. И было приятно и легко сознавать эту не называющую себя по имени отвлеченность, словно смотрящуюся в свое отражение и с неизъяснимым удовлетворением не находящую ничего, даже контура или какого иного намека на осуществление, только мелкий сор на поверхности зеркала, которому оно само не придает значения, словно радуясь редким сонным и безуспешным попыткам ума сложиться хоть в какие-то, пусть бы и недоеденные мысли, сформулироваться хоть в какое-то абстрактное понятие или воспоминание. Открыв через некоторое время глаза и вновь обнаруживая себя сидящим в кресле, я вдруг подумал, словно из дальнего угла своей комнаты, находящегося за моей спиной: а почему бы мне не научить медитации Джайвза? В самом деле, если он питает такое отвращение к моему «восточному оптимизму», то свою собственную попытку овладеть практикой медитации он мог бы и расценивать для себя в качестве желанной попытки самоубийства. И я решил непременно отвести его на курсы, дабы он смог пройти обряд инициации, ведь я не был учителем и не имел права обучать его методу, да я и не знал, какая мантра нужна именно ему. Пуджа – цветок и яблоко; горящая свеча перед портретом гуру Дева; пропетый на санскрите мантрам, отдающий дань традиции древних учителей; звук, тайно сообщенный индусом – вот каково истинное посвящение, невинно, невульгарно затрагивающее тонкий душевный мир.

– Я был бы рад в этом разобраться, – сказал Джайвз, перестав наконец смеяться. – Ты, конечно, наивный человек, и вера твоя наивна.

Мы сидели у него на кухне, был уже поздний вечер, но свет Джайвз почему-то не зажигал. Было странно мне вновь видеть этого юношу, я почти забыл, как он выглядит, ну борода и борода, он и сейчас как-то нервно трогал ее иногда рукой, застенчиво посматривая на меня, волосы его были зачесаны назад и собраны в пучок, как у рок-музыканта. Что происходит, ловил я себя на мысли, разговоры разговорами, но почему же я все-таки здесь, в этой незнакомой, с опрятными деревянными полками кухне с множеством каких-то баночек и других кулинарных приспособлений, и не просто здесь, а здесь с таким чудовищным, если серьезно вдуматься, поводом, а если оставить это на уровне игры, то все равно, слишком уж это неправдоподобно и неестественно, неужели нельзя было встретиться как-то иначе, по другому поводу, без этих дурацких шуточек. Джайвз угощал меня чаем, откровенно говоря, я все же боялся, что в чай он незаметно подмешает седуксен, и оттого все время отказывался от сахара, чтобы не перестать контролировать вкус. Мы все еще не заговаривали о «цели» моего прихода, условленной вчера по телефону, хотя я и в самом деле шутки ради принес веревку, как бы ни было неприятно, да «неприятно» не то слово, страшно класть мне ее в целлофановый белый пакет, что покачивался сейчас на ручке входной двери. Еще с порога я начал говорить Джайв-зу о необходимости занятий медитацией, незаметно подводя его к решению прийти на курсы, что, конечно, выглядело довольно нелепо в свете того, чем мы будто бы собирались заняться, до тех пор, пока я не подошел к выводу в своей речи, на который, как я рассчитывал, мог бы клюнуть Джайвз. Он слушал мою проповедь довольно внимательно, а когда я закончил, откровенно рассмеялся. Перестав смеяться, он почему-то задумчиво проговорил вслед за словами о своей наивности:

– Силлогизмы, силлогизмы…

– Что такое силлогизмы? – спросил я.

– Да так, ничего, – ответил он и вдруг обратился ко мне совсем в другом тоне:

– Ты… принес ты веревку? – спросил он как-то холодно и отрешенно, не глядя на меня.

Мне стало еще более не по себе. Вся моя речь и все мои домыслы показались мне такими игрушечными и беспомощными в не исчезнувшем еще звучании этих слов, что я не мог даже раскрыть рта, чтобы ответить Джайвзу, хотя и понимал, что все это не более чем словесная игра.

– Я знаю, что принес, – вздохнул Джайвз. – Но ты, конечно, не относишься к этой затее серьезно и ты боишься меня, я вижу это по твоему лицу. Ты не станешь играть, – он помолчал. – Впрочем, я благодарен тебе за то, что ты пришел, чтобы спасти меня своим восточным способом, может быть, когда-нибудь он мне и поможет, – Джайвз снова помолчал, – после того, как я попытаюсь сделать это в одиночку. Ты все еще думаешь, что это игры, но я прошу тебя пока не уходить. Можешь выпить одну таблетку седуксена, чтобы успокоиться, а то я же вижу, как ты весь дрожишь.

– С чего ты взял, что я дрожу? – сказал я, мучительно подыскивая слова, чтобы помешать его ужасной затее, в реальность которой я и раньше почему-то начинал верить, а ее отвратительная нелепость становилась для меня теперь все очевиднее.

– Но перед тем, как я уйду в другую комнату, а ты еще полчаса подождешь здесь, – сказал Джайвз, не обращая внимания на мою реплику, – я хотел бы, чтобы ты выслушал, не перебивая, то, что я хочу тебе рассказать. Ты не найдешь в моем рассказе ничего особенного, в нем нет трагедии, которая могла бы послужить поводом к самоубийству, и, может быть, это и есть самое страшное. Но раз уж мы выбрали друг друга и мой способ, в отличие от твоего, может закончиться блаженством, – он усмехнулся, – так сказать, вечным, а не временным, какое ты испытываешь в своем медитативном трансе, то пусть моя история коснется и тебя, если ты становишься свидетелем ее финала, а, может быть, если захочет Бог, и продолжения.