Твёрдость по Бринеллю - [37]

Она насмешливо посмотрела на Толика, читая его мысли. Но известие было так неожиданно, что ей не верилось.

— Врешь ты все, поди.

Толик мотнул головой:

— Придут они к тебе на днях с Димкой. Сама увидишь.

— Да? Ну пусть приходят.

— Ладно, Галь, я пойду.

— Ступай.

Галя закрыла за понурившимся, как побитая собака, Толиком дверь и прижалась к ней спиной. «Что это Лева как-то странно себя ведет: плачет… Неужто?.. — тихая радость, не исключающая самодовольства и мщения, осторожно, робко заполняла не верящую в добрые чувства Левы Галину. — Странно…» Она уселась на диване в полутемной комнате и предалась размышлениям и воспоминаниям, то нервно покусывая губы, то робко-мечтательно задумываясь.

***

За Жупикова Галя вышла замуж — да чего греха таить, женила на себе — шесть лет назад. Она, будучи двадцати двух лет, считала себя уже перестарком. Мать постоянно напоминала ей об этом, да и сама она выйти замуж торопилась. За кого — ей было все равно, ведь тот, кого она любила долгих четыре года, не забыла и сейчас, был уже женат. И вот подвернулся ей Жупиков — веселый, симпатичный и, как ей показалось, добрый мальчик. Ох, как она ошиблась в этой доброте! Но тогда она видела все в розовом свете. Перед ней навязчиво стояла перспектива семейной жизни, а главное — рождения детей. Кто и когда успел ей внушить эту мысль, что женщина обязательно должна иметь детей (и не менее двух), что это — ее святой долг? Может, с молоком матери она это впитала, но знала твердо, что нужно обязательно выйти замуж, чтобы рожать детей, и к этому бессознательно стремилась с тех пор, как мало-мальски почувствовала в себе женщину.

Жупикову она сумела понравиться, да ничего в этом странного и не было: девушка она была симпатичная, интересная, с разносторонними увлечениями; многие к тому времени за ней увивались (это, может, Жупикова и прельстило), но ведь нам не нужны те, кому нужны мы, и вот она сама нашла себе такой подарочек, сама ненавязчиво навела Леву на мысль о женитьбе, чистосердечно радовалась предстоящей свадьбе, хоть в душе кошки скребли: «А как же без любви? Вдруг не смогу без нее, сорвусь, возненавижу его, семью разрушу?» Развод ей казался немыслимым, и в то же время неизбежным, «если что»…

Но получилось все наоборот: неискушенная Галина сразу полюбила мужа — ведь они сейчас составляли одно целое, без него она и жизни уже не мыслила, каждую минуту тянулась к нему. А Лева-то еще не набегался, не нагулялся… Он как раз и оказался мальчиком, что называется, инфантильным, ярким, так сказать, представителем молодого поколения. Но здесь уже сказалось не мамино воспитание, а папино: он был человеком военным и Леву муштровал вплоть до женитьбы — без приказа Лева и шага ступить не мог, по одной половице ходил, был совершенно безынициативным; но потихоньку приучился шкодить, поэтому, вырвавшись из-под строгой родительской опеки (может, потому и женился), зажил так, как хотел: своенравно, без всяких объяснений перед женой — почуял свободу. Галина пыталась приноровиться к его брыкливому характеру, страдая от несерьезности и несуразности своего мужичка, но накинуть узду, держать его в ежовых рукавицах у Гали не было ни сил, ни умения: у самой было воспитание такое же, у самой был отец-самодур, сама она была безвольной, да и хотелось ей, чтобы все было честь по чести, чтоб инициатива во всем исходила от мужа, главы семьи.

А Лева взбрыкивал, как молодой жеребчик на весенней лужайке, резвился: только и слушал музыку, да не какую-нибудь, а «поп», развлекался и пил пиво с друзьями, дома вечерами не бывал — в общем, делал все, что запрещалось раньше родителями. Жена быстро надоела ему со своими требованиями и «занудством» (а Галине просто хотелось душевного тепла, которым и раньше ее никто не баловал), о ней он только к ночи и вспоминал; мужчиной и главой семьи ему становиться вовсе не хотелось. В отдельную комнату, которую Галя с трудом сняла, он жить не пошел: хозяйство ему вести не хотелось, легче было жить под опекой родителей, как привык, пусть и не своих. Не мог он совершать и менее героические поступки: однажды Галина попросила его купить билеты на теплоход, а он надулся и закапризничал: «Сама покупай», — как это делается, он не знал и не хотел себя утруждать. И так было во всем. Но зато в части развлечений он преуспел; особенно развернулся, когда Галя уже ждала ребенка и с брюхом «в свет» почти не выходила. Тогда он уже и с девочками начал свободно встречаться: ей докладывали, что видели его на танцах в парке, но Галя в это поверить не могла. Бывшее ее окружение — ухажеры и подружки — кто с жалостью, кто со злорадством наблюдали за неудачным брачным экспериментом, который она затеяла. Ее саму вскоре перестали узнавать: хохотушка, она больше не смеялась, взгляд был задумчивым и затравленным, она осунулась… Это была ее плата за право выбора, которое она оставила за собой…

Когда родилась дочка, Лева всплакнул от умиления, да тем дело и кончилось: к дочке он не подходил, обязанностей отца не знал да и знать не хотел, предоставляя жене со всем справляться; а сам, почуяв волю — Галина была прочно привязана к младенцу, — загулял еще круче. Нашел себе подругу, которая, как доносили Гале позже общие знакомые, любила, бывало, с матросиками развлекаться, — в общем, как раз такую, которой ему недоставало для изощренных любовных утех. Ничего не понимающую, разобиженную таким к ней отношением Галину он возненавидел, вскоре сам заявил ей о разводе… Они развелись. Уже через полгода Лева женился на своей умелой и страстной подруге «с ногами и фигурой», еще через полгода у них родился сын — все, для Галины он стал отрезанным ломтем; и жив был, да как будто умер… От Галины он словно отделался: никогда к ней не появлялся, дочку не навещал, да и было кому подражать: его родители внучку из памяти тоже напрочь выбросили, Аленка свою родню по отцу и не знала. А Галина ни простить предательства, ни забыть Жупикова не могла: в каждом встречном он ей мерещился, хоть уже и три года прошло. Видно, говорила в ней обида — и за себя, и за дочь; а за Аленку особенно — она-то ничем не была виновата, а для отца родного как будто и не существовала.