Твёрдость по Бринеллю - [35]

Людмила очень-то и не огорчилась — к таким метаморфозам она еще у себя на работе привыкла, где с ней при начальнике никто не здоровался лишь потому, что он держал ее в опале. Правда, такое поведение ей казалось странным, и она никак не могла понять: то ли это манеры хорошего тона, то ли это подлость человеческая. Скорее, она склонялась к последнему. Ну да не первый раз таких людей встречает, и не последний. И вообще, может быть, в иных обстоятельствах, у себя дома, они все очень милые и хорошие люди… Не детей ей с ними и крестить!

17. Умение вовремя собраться

Людмила собралась весь день посвятить поиску билетов до дома, желательно на ближайшие числа — дальнейшее пребывание здесь ей казалось весьма кислым, и присутствие моря уже не помогало. Она решила поехать для этого в Севастополь — город закрытый, отдыхающих там меньше, билеты, значит, достать легче. А командировочным удостоверением в Севастополь она еще в родной конторе запаслась — на всякий «пожарный» случай. Вот оно и пригодилось: билет до Севастополя им продали беспрепятственно.

Отправились они с Танюшкой морем.

В городе нашли знакомую авиакассу, что недалеко от Херсонеса, и отстояли два часа в очереди — без очереди их не пустили, хотя, по советским законам, Людмила имела право взять билет без очереди, ведь ее ребенку не было еще пяти лет. Когда наконец Людмила добралась до кассира и попросила билет на Архангельск, услышала знакомое: «Билетов нет». Как будто вся страна в этом году отдыхала именно в Крыму…

— Ну, тогда дайте билет в Ригу, на самое близкое число.

Кассирша заворчала:

— Мне самой нужен билет в Ригу, только неделей позже, а я не могу купить — их нет!

Тогда Людмилу осенило (вот что значит экстремальная ситуация):

— У меня есть билет в Ригу на нужное вам число. Я вам его сейчас сдам, а вы мне продадите билет до Архангельска.

— Покажите билет! — кассирша тщательно его изучила и обрадовалась: — Сдавайте!

— Нет, сначала — билет в Архангельск!

Через пять минут все было готово: и в Архангельск билет нашелся, и от ненужного билета в Ригу, где живут такие же «детолюбивые» латыши, Людмила избавилась. Она вывела измученную Танюшку на улицу:

— Ура, Танька, теперь мы уедем домой раньше, и даже с точным попаданием! А сейчас — пойдем-ка смотреть Херсонес!

Облазав развалины, они вернулись на пристань. «Дома» неприятности их тоже не ждали, до конца вечера день ничего плохого не принес: хозяйка лепила пельмени, ей помогали все гости. Была полная идиллия. Танюшку впервые не прогнали и почему-то тоже разрешили принять участие в лепке, наградив за работу тремя пельменинами, впервые открыв (и даже похвалили), что она хорошая девочка и помощница. «Поздновато открытие сделали», — печально подумала Людмила.

Тем же вечером произошло и еще одно знаменательное событие: в комнате Людмилы, на столе, взорвалась банка с абрикосовым варевом, которую хозяйка когда-то милостиво предложила Людмиле, и к которой Людмила, после ссоры, прикасаться не хотела, а решила оставить эту банку хозяйке на память и тем самым хоть чуть-чуть, да досадить ей. Но Вышний Судия, который добродушно простроил весь сегодняшний день, распорядился по-другому, отняв у Людмилы единственную, казалось, возможность насолить Ольге: банка разбилась, содержимое растеклось, о чем Людмила торжественно и сообщила хозяйке. «Даже варенье не выдержало наших кислых отношений», — подвела черту Ольга, и Людмила согласилась.

Потом Людмила пыталась читать Танюшке «Тома Сойера», но Попугаихина собака во дворе так громко и противно тявкала, что чтение пришлось отложить и улечься спать.

«Странный город, странные люди, все странное…» — думала Людмила засыпая, а ночью ей снилось, что кто-то угнал из-под окна драндулет дяди Миши, и она радовалась тому, что его бесстыжая сделка с племянником не состоится…

18. Последняя капля

Но наутро машина стояла под окном и, мало того, вся компания, как видно, собиралась катить «на лиман» на двух машинах. «Значит, их сегодня не будет, — обрадовалась Людмила. — Урра! Красота!»

Людмила проводила, как всегда, заспанную Танюшку к выгребной яме и подстраховала ее над огромной зияющей дырой, чтоб она туда, не дай Бог, не провалилась.

Дорожка к яме проходила мимо Попугаихиных владений и «становища» семьи азербайджанцев, ее постояльцев. Семья, как всегда, готовила сочный и обильный завтрак во дворе. Затем мужчины — отец и сын, — по заведенному раз и навсегда распорядку, пойдут к морю и на рынок за мясом, а женщины — мать и дочь — проведут весь день во дворе, занимаясь стряпней. Потом, к ночи ближе, мужчины выведут их прогуляться на набережную, а завтра все повторится сначала. Если б Людмила не побывала уже в Азербайджане и не отудивлялась, глядя на отношения женщин и мужчин, там, она бы, может, удивлялась этим порядкам здесь. А так — все казалось ей нормальным, размеренным, степенным, хотя для нее — неприемлемым.

С утра они с Танюшкой направились в музей, на выставку старой фотографии, — посмотреть, какой была раньше Евпатория, еще до снесения ее куполов, и евпаторийская здравница тех лет. Фотографии поразили Людмилу тогдашней евпаторийской панорамой, грязевой лечебницей, красивыми, здоровыми на вид, ухоженными детьми, которые еще до революции отдыхали здесь, — не было и намека на тех ужасных инвалидов и дебилов, которыми сейчас заполонена Евпатория, и которых Людмила часто встречала на улицах и пляжах. Все сейчас изменилось в этом городе: сам город, его дети, его люди. И дети для жителей Евпатории уже давно перестали быть детьми — это Людмила не сегодня поняла. Дети здесь — объект бизнеса, их страдания — это только повод для выколачивания денег из их несчастных родителей; дети — это способ обогащения: кричащий, плачущий, раздражающий и нелицеприятный. И отношение к ним такое же: не как к детям, а как к необходимой неприятности — какая уж тут любовь, терпимость, ласка? Людмила вспомнила, как два года назад в Ейске, городе Ставрополья, к ее капризничавшей, плакавшей на улице Танюшке (Людмиле никак не удавалось положить ее поспать днем), относились люди: никто — ни мужчины, ни женщины — мимо не проходил, всяк старался успокоить, ласковое слово сказать, отвлечь ребенка чем-то, а маму и пожурить за невнимательность к ребенку. А здесь… Нет, странный город, странные его обитатели. Ни сочувствия, ни теплоты — особенно к детям.