Твердая порода - [53]

Зубаиров с Райсой восхищенно слушают, какой удачный все-таки получился дуэт-клич. Сергей поет очень высоким тенором, а Миргазиян — баритоном. Когда поет Сергей, зовет девушку, в это время Миргазиян вторит эхом, когда кличет девушку Салимов, эхом отзывается Саакян.

Зубаиров сидел не как обыкновенный зритель, а можно сказать, как болельщик за свою команду. Когда его ребятами концертные номера исполнялись на высоте, он радовался, как ребенок, ликовал, аплодировал, аплодировал больше и громче всех, а при малейшем срыве, даже незаметном другим, — переживал. А как же иначе? Успех концерта связан с репутацией самого мастера, честь его бригады!

Зрители хорошо встретили и Габбаса, который сыграл на баяне вальс Штрауса и несколько татарских народных мелодий. Концерт пора было заканчивать, но зрители всё кричали и хлопали в ладоши, вызывали буровиков. Сам председатель сельсовета Хафизов, тряся зашитым Райсой пузом, кричал и хлопал в переднем ряду. В зале слышались голоса: «Вот это действительно парни! Все умеют! Спасибо, ну, спасибо, праздник в село принесли!»

Да, все было отменно, если б не Фархутдин.

— Сейчас перед вами выступят заслуженный артист-нефтяник Фархутдин и известная всему Язтургаю доярка Сайма, — объявила ведущая Насима. — Они исполнят сцену «Парень и девушка!»

Зрители громко захлопали — просим, дескать.

Фархутдин давно уже мучился за сценой, все еще не зная, как сказать свои слова, как преподнести роль. А тут еще эти проклятые ичиги! Кто-то принес очень тесную обувку. Фархутдин даже полосатые свои носки снял, но ичиги не налезали на ноги. В последний момент выяснилось, что Фархутдин к тому же в спешке надел левый ичиг на правую ногу.

И уж нельзя было столько времени томить зрителей. Фархутдина вытолкнули на сцену с одной босой ногой. Увидев парня в тюбетейке и камзуле, да босого, да еще с такими крупными и кривыми зубами, зрители громко засмеялись. А Сайма, вдобавок, чтобы быть похожей на свою героиню, с помощью воска удлинила нос, растянула красками рот почти до ушей.

Посмотрел Фархутдин на Сайму и забыл все слова, онемел. Пытался бормотать: «Как мил мне носик… ротик… решето». Дальше не шло. Жалко улыбнулся — отклеился и упал ус. И без того тесная сцена язтургайского клуба словно превратилась в банный полок — жарко, тесно и ничегошеньки не видно…

Из-за кулис громким шепотом подсказывали, но Фархутдин слышал какой-то звон и шорох в голове, ничего другого не различал. Дрыгнув босой ногой, убежал. Ему сильно хлопали, но Сайма за сценой пронзительно сказала:

— И правда, пустомеля!

— Ну как же я, милая Сайма, назову твой симпатичный носик ковшом, а миниатюрный ротик — ситом, — пытался выкрутиться удрученный Фархутдин. — Язык не повернулся! Нет, что хочешь делай, не смог!

Сайма вздернула плечики и повернулась к нему спиной. Прощай, Сайма! Фархутдин втихомолку оделся, улизнул через задние двери клуба, «Говорил же им, что не сумею — не поверили! Если б умел, то не стал бы вкалывать на буровой…»

Вернувшись в палатку, Фархутдин увидел на своей тумбочке опять три письма. Зубаиров давно почту не привозил, накопилось. Первое письмо было из Бугульмы. Значит, пишет та рыжая девушка, забыл уже как и звать — то ли Зарифой, то ли Закирой. Познакомился он с ней на Карабашской площади. Посмотрел обратный адрес на втором конверте — вспомнилась толстушка Аклима, Фархутдин встретился с ней перед самым отъездом из Тышляра. Третье письмо — по голубому конверту видно — от Гульнисы. Вот глупые, чего это они все вместе вздумали написать, будто сговорились? Неужели думают, что Фархутдин будет отвечать на все их послания?

Распечатал письмо Гульнисы — эта всегда чего-нибудь такое напишет.

«Фархутдин, бархатная тюбетейка! — начинала Гульниса. — Хожу на Ик, палкой измеряю, но воды не прибывает. Значит, не скучаешь, не плачешь и слезы твои не текут в реку. Почему забыл, почему не пишешь?..» Далее, начиная с Зубаирова, прислала всем приветы и расспросила обо всех… «Вспоминает ли мастер меня?» — «Да, Зубаиров только о тебе и думает», — усмехнулся Фархутдин. — «Как Тин-Тиныч, все еще ищет свою Валю? Сюда к нам приехала одна девушка по имени Валя, длинная, как жердь, тонкая, как оса, пусть приедет и посмотрит — может, она самая? А Сапарбай все еще копит деньги?» В письме девушка кольнула и Мутгарая. «Квасят ли в Язтургае молоко и ходит ли Мутгарай макать губы в айран?» Нашла Гульниса подобные слова и в адрес Габбаса, и Назипа, и Еланского. Вредная все же эта Гульниса!

К концу она посерьезнела:

«Наступает осень. Если бы пригласили, я б приехала в бригаду кочегарить. Что скажет Зубаиров, разузнай-ка об этом, друг мой». Потом добавила: «Скучаю по вас». Письмо закончила словами: «Быстро пиши ответ, а то сниму с тебя скальп». Фархутдин улыбнулся: «Начиталась на досуге! Скальп!»

А в самом конце письма Гульниса нарисовала двух целующихся голубей — пойми, как можешь, дескать.

Посмотрев на этих птиц, похожих не на голубей, а на кур, Фархутдин задумался. Ему вспомнилась трудная зимняя работа на берегу Ика, котельная буровой, девушки-кочегарки, их визг и смех, и Гульниса, окутанная большим голубым платком. Ее непослушные черные волосы всегда выбивались из-под платка. В первую же встречу Фархутдин сказал ей: «Волосы, как проволока, бывают только у злых девушек». И тут же получил ответ: «А зубы, как семечки подсолнуха, — только у болтливых парней».