Твари творчества - [27]

Видя мое замешательство, Лиза попыталась объяснить.

«Зритель и звезды — один организм. Как песочные часы…Согласна?»

Я одобрительно кивнула.

«Ну вот, — с энтузиазмом подхватила она, — после всех этих засветок, интервью в прессе и на телеэкране, рекламных акций, съемок на цифру или любую другую камеру в организме медийного лица начинает вырабатываться гормон псевдогламурин, сигнал к образованию которого посылается через зрачок Поэтому надо носить темные очки».

«Псевдо… как?» — перебила я Лизу.

Она повторила по слогам: «Псевдо-гламурин! Его избыток делает человека зомби. А зрителей, поклонников — навсегда зависимыми от конкретного образа, на который у них слюна выделяется, как у собаки, этого… Тьфу, как его… физиолог. Так вот — звезда без зрителя ничто и наоборот, зритель без звезды ничто».

Она умолкла, позволив мне переварить услышанное. Признаюсь, я все еще сопротивлялась тому, о чем говорила Лиза. В существование дублей мне почему-то было сложно поверить. Скорее в женскую ревность, в соперничество…

«Но Лиза, твой дубль, как ты ее называешь, она не совсем похожа на тебя… Может, просто двойник?»

Она прикусила губу, явно обидевшись. «Нет, эта не двойник., - произнесла она, преодолевая подступившие слезы. — От наличия двойников никто не умирает. А от создания медиаимиджа, который противен твоей натуре, твоей совести, который внешне твоя копия, но внутренне полная противоположность, — умирают! Я умерла из-за нее! Ты в это не веришь? Но ведь ты этому свидетель!» — ее лицо вспыхнуло от гнева.

Я закивала, испугавшись, что ей станет плохо. Она также яростно продолжила.

«Я страдала, болела, потом скоропостижно умерла. А она — веселит публику и все хохочут! И никто не догадывается о подмене… И даже сами звезды… Некоторые из них просто не понимают, что с ними происходит. Начинается все с раздвоения личности, а заканчивается полным отсыханием одной в пользу другой. Живой человек умирает, виртуальный — набирается сил!»

«Ты хочешь сказать, что все, кто не согласен со своим медиаимиджем, заменяются дублями, после чего уходят на пенсию или умирают?»

Лиза закивала: «Именно — уже мертвы или на подходе. Другие, как я сказала, превратились в зомби от избытка псевдогламурина».

«А разве невозможно быть звездой без имиджа?»

Лиза быстро подхватила мою мысль. «Конечно, можно и без имиджа, но тогда ты выпадаешь из видимой жизни, в невидимую. Тебя кидают все средства массовой информации и вытесняют из эфира. Фактически ты перестаешь существовать — или умираешь, или уходишь в подполье. У тебя нет сигареты?» — спросила она, занервничав.

«Нет, но можно поискать», — ответила я наобум, не зная, где искать и у кого — вокруг не было ни души.

«Да ладно, терпеть так терпеть!» — произнесла она очень по-свойски.

Лизины откровения становились для меня все более убедительными. Они совпадали с моими собственными наблюдениями: не все живые люди живы в полном смысле слова, так же, как и наоборот, — не все мертвые мертвы. И Лиза была тому лучшим доказательством. Но что-то во мне еще продолжало сопротивляться.

«Как можно не заметить смерть живого человека?» — воскликнула я в сердцах.

Лиза тут же парировала: «Как раз наоборот — смерть обыкновенного человека — трудно заметить! А смерть известного у всех на виду. Для того и создали эту дуру, чтобы от меня потихоньку избавиться!»

Она вдруг начала глубоко дышать, закашлялась и все никак не могла остановиться. Не зная, чем помочь, я достала из кармана носовой платок и протянула ей. Она взяла его, прикрыла им рот, продолжая судорожно дышать… Я испугалась, что она сейчас исчезнет. Но она замахала рукой, давая понять, что ей уже лучше.

Через минуту-другую, приступ прошел. И она продолжила: «Когда эта сволочь, мой дубль, дает интервью, я начинаю задыхаться. Вот и сейчас, наверное, она на какой-нибудь тусовке опять сморозила от моего имени глупость. Я же продолжаю ее чувствовать, несмотря ни на что… Между нами существует обратная связь — я все время дергаюсь из-за нее. У меня развилась астма за то время, что она торчит в эфире и моим голосом высказывает чуждые мне мысли. Она говорит, что любит маленьких собачек, а я ненавижу маленьких собачек — гадость! Я всегда любила только больших псов. Или говорит: «Я знаю закон счастья!» Да нет такого закона, врала бы да не завиралась! Все время рассуждает о любви: любовь такая, любовь сякая… Ужас!… Конечно, ее заставляет все это говорить какой-нибудь урод-продюсер — ему нужно, чтобы зритель выделял как можно больше положительных эмоций перед экраном. Рейтинги — как витамины для телевизионного начальства.

А зрители? Каждый раз, когда они с любопытством читают обо мне в желтой прессе, а потом обсуждают это в сети, — они меня убивают!

Посмотри на мое тело — оно заляпано следами чьих-то взглядов и оценок!» Она задрала подол плаща, показав голую коленку, покрытую ссадинами и синяками, затем подняла кофту — на боку был виден шрам. «Эти их рук дело! Они соучастники — огромная масса людей». Она издала легкий смешок, поправила одежду и замолчала, опустив подбородок на грудь.

Она сидела неподвижно, словно потеряв дар речи. Руки повисли безжизненно вдоль тела, ноги замерли в неестественной позе, напомнив мне страшную сцену в подземном переходе, когда Лизино тело было распластано вдоль стены. И если бы ветер не начал трепать по щеке ее красные пряди, и она не отстранила бы их рукой, могло показаться, что рядом со мной сидит тряпичная кукла. Испугавшись, что могу снова потерять ее, я предложила: «Лиза, если тяжело, не будем говорить…»