Твари, подобные Богу - [62]

Сейчас надо было жалеть и понимать Ефима Борисовича — он узнал об увольнении Ивана с работы и переживал это как вселенскую катастрофу. Хуже того, Умка, забежав позавчера в гости, очень «кстати» поведала, что увольнение предсказано Александрой, ею же напророчена масса других горестей и что она предлагала защитный амулет. Ефим Борисович невероятно встревожился.

— Что делать, Таточка, что делать? — повторял он, растерянно глядя в чашку. Не стоило давать ему кофе, сердце все-таки. — Вдруг Ваня правда не выдержит испытаний, впадет в депрессию и…

— Ефим Борисович, — преувеличенно спокойно отвечала Тата, — Ваня выбирался и не из таких передряг. Не волнуйтесь. А хотите, я попрошу Сашу изготовить защиту? Я ведь по штампу жена и «право имею».

«Ну, Умка, дотошная наша», — при этом подумала она, — «передала все до словечка, не только про амулет, но и про самоубийство».

Свекор в ответ посмотрел странно — настолько, что Тата вспомнила о его преклонном возрасте.

Молчание длилось.

— Видишь ли, Таточка, — прервал его, наконец, Ефим Борисович, но опять надолго замолчал. Тата ждала.

— Еще недавно я ответил бы: хочу. Беги за амулетом, зови шаманов, делай что хочешь, лишь бы помогло. Спасай Ваню. — Он вздохнул, серьезно и печально. — Но сейчас… после того что нам всем довелось испытать, а мне — передумать… могу сказать лишь одно: есть невыразимое счастье в том, чтобы прожить жизнь именно так, как назначено, ничего-ничего не меняя. Эта истина доступна только очень верующим или очень старым людям вроде меня. Но ты уж поверь — каждой клеточкой прочувствовано. Поэтому, деточка, совет мой такой… ужасно не хочется с тобой расставаться, но… главное, не удивляйся… если получится, поезжай в Иерусалим, на Святую землю. Теперь ведь это не трудно? — В голосе Ефима Борисовича много больше, чем он рассчитывал, прозвучала мольба. — Попроси где положено, чтобы у вас — у тебя, у Вани — все сложилось по воле Его. Понятно, кого. Видишь ли… вопрос даже не в действенности амулетов… Пусть было бы стопроцентно доказано, что волшебная палочка существует. Но… То, как видим свое благо мы, а тем паче люди, нам посторонние, может в корне не соответствовать высшему замыслу. «Рукодельное» счастье мнимо, человеку не стоит к нему стремиться. Между тем идея христианского смирения, которую, думал, не приму никогда, больше не кажется мне чуждой…

Слова Ефима Борисовича удивили Тату; она молча кивнула. Странное предложение, непривычный религиозный пафос.

— Пусть Он, если Он есть, вам поможет. Охранит. Он знает: вы страдали. А я так устал на это смотреть.

Его голос дрогнул.

Ефим Борисович справился с собой, откашлялся, продолжил:

— Поезжай в Израиль. Попроси за себя, за Ваню, за меня и своих родителей. За Павлушу. Попроси прощения, что нарушили Его замысел. Пусть не мы, а Иванова подруга, но… мы все на поводу пошли, приняли ее волю безропотно. Ну, так ты и попроси все исправить. Больше мне тебе нечего сказать.

Тата сидела ошарашенная. Израиль в ее планы не входил. Америка — да, Митчелл звал и вообще привыкла, но Израиль? Что ей там делать, неверующей? Однако Ефим Борисович умудрился задеть такие струны ее души, о существовании которых она и не подозревала.

— Вы считаете, у Вани от этого наладится с работой? — спросила она бездумно, лишь бы не молчать.

— Не знаю! — воскликнул Ефим Борисович. — Понятия не имею! Может, с работой как раз разладится, зато наладится с личной жизнью. Думаешь, мне не надоело смотреть, как вы оба из гордости себя губите? Кто-то должен вас вразумить? Пусть хоть Господь…

Было видно, что ему моментально стало неловко, но… слово не воробей, а возраст его во всем оправдывал.

— В общем, я считаю, что надо не к колдовству обращаться за тем, чего сама хочешь, а во всем подчиниться судьбе, — подытожил Ефим Борисович. — Причем смирение свое как-то символически обозначить.

— Да, да, только не волнуйтесь, — отозвалась Тата. — Вы правы. Я подумаю, что можно сделать.

Обтекаемая фраза. Вроде бы согласилась. Хотя в действительности вовсе не хотела уезжать от недавно обретенного покоя. И так все неплохо.

Тата составила на поднос чашки и вазочку, отнесла на кухню и ушла к себе в комнату.

Полчаса спустя она все еще лежала на широкой, некогда супружеской, кровати и рассматривала полотняный мешочек со шнурком из красного мулине. Внутри находился амулет «на деньги и мужиков» — Сашка ее таки уломала. Амулет, по мнению Таты, срабатывал: Митчелл сообщил о желании издать второй тираж второй книжки, да и мужики поглядывали…

Действие деревянного кружочка с выжженным на нем красивым узором ее устраивало. Но речи Ефима Борисовича жгли мозг и будто требовали амулет уничтожить. Как поступить? Сжечь талисман, съездить в Израиль и ждать осуществления «воли Его»? Учитывая, что Его пути неисповедимы? Вдруг, к примеру, вернется Ваня? Ведь она этого не хочет? Или хочет?… Да и вернуть можно по-разному; нам «сверху» любят подкидывать испытания. Если Ваня, к примеру, заболеет или лишится средств к существованию, она же первая его назад позовет.

Тата поежилась, как от холода. Что за апокалиптические настроения? Нечего накликать несчастья. Все будет хорошо. А в обычной жизни новое всегда интересней старого. И для нее еще есть надежда. И костыль — подпорка — в виде амулета ей вовсе не повредит.