Турнир - [64]

Но, мать вашу, он стачивает и пилит, он создает трещины, он разрушает. Потому что так надо.

Я понял – вот что Хаку делает со мной. Он в нашей паре не Посредник, а Ювелир. Ему можно всё. Бить, кромсать, резать, подставлять мои бока под шлифовалку.

– За что убили мою мать? – наконец, смирившись, вопрошаю я. Шевелиться и лишний раз одевать что-то на себя не хочется, но надо.

– Если на то пошло, лучше я разъясню всё с самого начала. Так будет понятнее.

Сделав мне жест рукой, Хаку уходит. Я ползу следом. И мы вместе возвращаемся к тортику с диваном.

– Твой отец был важным звеном в финансовой структуре. Очень важным, очень… действующим. К тому моменту, как Данзо начал всерьез поднимать свои активы, Намикадзе Минато держал в своих руках связи с первыми линиями. Он распоряжался всеми деньгами, не брал на душу ни гроша, и мог бы отследить любое движение в своей сфере. Аудит при работе Намикадзе напоминал охранную систему «Синтагмы» – одно движение, и ты под прицелом его внимательных глаз.

Я притих, снова заграбастав себе недоеденный кусок торта. Пошло оно все к черту, торт-то обалденный. Да и кусок, при мыслях об отце, не встал поперек горла.

Я всегда гордился его влиянием, хотя мог только догадываться, как на самом деле обстоят дела. Знал только, что мой отец – образец для подражания. Знал, что при работе в банковской системе, он брал ровно столько, сколько ему полагалось по занимаемой должности. Мы ни в чем не нуждались. Но и не сыпали деньгами направо и налево.

– А Данзо было нужно подмять это звено под себя. Только и всего. Всё, что случилось с твоей семьей, результат того, что Минато оказался крепким орешком. Его не пугали угрозы, не брали взятки. Он был слишком упрямым и слишком чистым для мира Синтагмы. Шантаж не помог, тогда Данзо решил разрушить семью до самого основания. Узумаки Кушина пала жертвой на алтаре этой идеи.

– Что… произошло?

– Ее отравили. Кстати, тем же составом, которым Дейдара пытался отравить тебя, только большей дозой. Она приняла его сама в обмен на обещание, что ты будешь жить. Но Минато не согласился на условия… даже когда узнал о ее смерти. Тогда Данзо понял, что и твоя смерть ничего не даст – этот человек не сломается. И Намикадзе тоже был выведен из игры.

– Кто его убил? – боли нет, осталась только глухая тяжесть под сердцем. Я горд за него, черт возьми.

Так сильно, что просто не могу не уважать подобную смерть.

– Зецу Старший. Он же занял место Минато, но драгоценное время было утеряно. Данзо пришлось поработать в два раза больше, чтобы вернуть все обрубленные связи. Хотя их до сих пор меньше, чем было у Намикадзе. Кроме того, всей этой истории изрядно мешал Хаширама. Он был покровителем твоего отца и долго пытался что-то сделать со сложившейся ситуацией. Но не смог.

Хаширама. Не в первый раз я слышу это имя…

– А почему меня оставили в живых?

– Ты был не нужен Данзо. Он не убивает без причины. Тем более, тебе легко впихнули сказочку про то, что неизвестная инфекция скосила кучу народа.

Мы оба замолкаем. В этом затишье нет ничего, что я привык чувствовать по отношению к Хаку – нет злобы, нет ненависти, нет ярости.

– Могу я узнать что-нибудь о тебе?

– Задай вопрос, а я решу, можешь ли ты что-нибудь предложить за мой ответ.

– Работорговля, – планку беру высокую, под самый потолок. И предложить в обмен мне нечего. – Как ты оказался затянут в эту сеть?

Хаку молчит, зло пялясь в окно. А оттуда на него валится мерзкая осень, подчеркивая тяжелую линию губ, хмурые брови, жесткое выражение лица, от которого у меня мурашки разбегаются по загривку. Кстати, в данном случае мурашки не побежали бы только у Саске. Они бы проигнорили.

Потому что этот урод выражением из разряда «я ненавижу этот мир и всё, что с ним связано» пользуется ежедневно.

Пока я пытаюсь представить Саскины равнодушные мурашки, распивающие английские чаи на бледной пояснице, Хаку отлипает и поворачивается. Но только он раскрывает рот, нас прерывает трель телефона.

Смахнув волосы с лица, Хаку берет его с подоконника.

Разговор длится недолго, буквально пару минут. Больше похоже, что ему отчитались о выполненной работе.

Сбросив вызов, он тихо говорит:

– Твои вернулись. Значит, это неизбежно, – не мне. Сам себе, для себя. А я почему-то знать не хочу, какое отношение имею к теме, кто «твои», куда «вернулись» и что именно «неизбежно».

– Ты ответишь на мой вопрос?

– У меня не было семьи. Зато ненависти было предостаточно. Мы разные. И не смей даже пытаться нас сравнивать. А теперь уходи.

Чувствую – задел за живое. Больно задел, глубоко. Так нельзя поступать с людьми вроде Хаку.

– Спасибо. За всё это.

– Не спеши благодарить. Довольно скоро ты передумаешь.

Он тихо следует за мной, дождавшись, пока я полностью оденусь и вырулю в коридор. Так же молча ждет, пока напялю куртку и обувь.

– Бонни, – зовет Хаку, когда я вскрываю замок входной двери. Голос не предвещает ничего хорошего – сиплый, больной, пронизанный нитками боли и тянущий ее из глубин сердца. Слава богу, я стою спиной и не вижу выражения лица.

Иначе не смог бы ненавидеть.

– А?..

– Не умирай. И верь Итачи.

Холодок растекается от шеи и вниз.