Турково-Саратовские рассказы - [17]

Розенбам поет: «уже не мчимся в гости на ночь глядя». Я знаю эти песни наизусть и, особенно, не задаюсь их смыслом, а больше прислушиваюсь к гармонии голоса, гитары и дождя за окном. И вдруг Ирина произносит: «А ведь действительно, когда мы были молодые, ведь могли друг к другу и в одиннадцать вечера прийти, сидели допоздна, гуляли по ночам». Я соглашаюсь с ней, утвердительно кивая головой, и начинаю вслух вспоминать, как в каникулы, летом, купались на закате в Москве-реке, и как потом в десятом классе ходили заполночь к Светке Григорян слушать музыку (потому что у нее единственной была стереомагнитола Sharp), и как просиживали с аспирантами за столом ночи напролет, отмечая чью-нибудь защиту или сданный экзамен. И я снова соглашаюсь с Иринкой — да, было дело, была молодость.

С того дня минуло тридцать лет.

Мы расстались, у Ирины вырос сын, она уже на пенсии, да и у меня семья. Но я часто вспоминаю этот вечер и думаю: ГОСПОДИ! КАКИЕ ЖЕ МЫ БЫЛИ ТОГДА МОЛОДЫЕ!!! Какие молодые и счастливые. И насколько мы были неправы, думая, что молодость уже покинула нас.

Я смотрю на сегодняшний московский дождь, но не так, как тогда — он больше не приковывает мой взгляд своими струйками, поскольку я думаю о том, что годы уходят в точности, как эти воды. Быстро и незаметно. И не за горами тот дождь, который прольется на эту землю уже без меня.

Пусти борова в огород

Городские жители всегда принижают значимость крестьянского труда, считая его делом простым и несущественным, не требующим, ни умения, ни сноровки и что им может заниматься каждый. Многие, очень многие, этим грешат, чтобы, как мне кажется, таким образом, поднять собственный престиж и хоть на чуть-чуть, но возвысится над кем-либо.

Любая работа, будь то наука, искусство, ремесло или крестьянский труд, требует обучения, развития и закрепления навыков и, самое главное, призвания.

В стойком неуважении к крестьянству в России повинно, наверное, и то, что этот класс в ней был испокон века самым бесправным и попираемым. В России все были рабами Царя, но крестьяне, которые, собственно говоря, и кормили всех и вся, были рабами рабов. В этой ужасной стране не было принято покупать сельскохозяйственные товары — их попросту отнимали у крестьян, а самое гадкое бросали обратно, чтобы те не передохли с голода. Отвратительно и то, что 1917 год ничего не изменил в положении крестьян, оставив их такими же рабами, какими они были и прежде.

В такой оценке земледельческого труда, особенно обидно то, что именно в России, он неимоверно тяжел. Неплодородная земля, короткое холодное лето, не давая возможности получить обильный урожай, заставляли крестьян расширять свои поля до практически неообрабатываемых размеров. О животноводстве в таком климате не могло быть и речи26.

В Турках первый и единственный раз в жизни мне пришлось приобщиться к сельскому труду. О, боже, сколько же я натерпелся мучений, прежде чем, не то чтобы научиться чему-то, но, хотя бы, освоить азы.

Хоть я и был белоручкой по образованию27, но физического труда никогда не чурался, а даже, наоборот, любил его, интересовался им и уважал его намного больше, чем труд умственный28.

Так сложилась моя жизнь, что в институт я попал от собственного безразличия. Моя мать хотела сына-инженера, а я не стал обижать старушку, памятуя о том, что в СССР «хочешь — жни, а хочешь — куй, все равно получишь хуй». Уравниловка пробуждала интерес к высшему образованию. Зачем горбиться рабочим в пыли и грязи, чтобы получать те же, если не меньшие, деньги, чем получает какой-нибудь научный сотрудник в исследовательском институте в тепле и уюте29. Да и научным сотрудником стал от безразличия — мне предложили, а я не отказался30.

Работая на кафедре ДМ, к труду физическому я не охладел, а наоборот — тянулся к нему изо всех сил, как к средству спасения от гнетущего институтского безделья, от пустопроводимых дней, от сознания бессмысленности, никчемности и ненужности выполняемой работы. Чтобы не одуреть и не запиться от скуки, я мастерил дома мебель, клеил обои, ремонтировал сантехнику и электрику, а потом, учитывая особенности выживания в СССР, освоил даже портняжное дело.

Многие из своих навыков я использовал, как средство извлечения прибыли, что было в те страшные годы — уголовным преступлением.

Вообще, мне с детства нравилось делать только то, что приносит прибыль или, по крайней мере, дает сэкономить. В школе я, переписывал кассеты с рок-музыкой. Учась в институте, я выяснил, что решать сокурсникам задачи по программированию можно за деньги — и стал программистом. Как-то приятель попросил начертить курсовой проект и дал мне денег, много денег31 — пришлось освоить черчение и потом много лет кормиться этим ремеслом. Я пытался всегда, в соответствии с изменяющейся жизненной ситуацией, находить для себя какое-либо дело. Учился, набивал руку, чтобы стать, если уж не мастером, то, по крайнем мере, хорошим ремесленником.

Но сельское хозяйство, по своей сути, настолько сильно отличалось от всего того, чем я занимался до этого, что казалось мне дремучим лесом. Понемногу, конечно, я вникал в крестьянский труд, но, к сожалению, по своему недолгому пребыванию в Турках, так и не освоил его. А жаль, мне почему-то кажется, что я смог бы стать неплохим фермером.