Тургенев в русской культуре - [76]

Невольно вспомнишь Базарова и согласишься с ним: «Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы <…> подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны». Слова, за которыми не стоит опыт их адекватного применения, не открываются соответствующие им реалии, действительно не нужны. Или их ждет печальная судьба, что мы и видим в данном случае. Поразительно, что фокус с подменой значения слова, вернее, размыванием, расширением этого значения, который проделывает «мошенник, а не социалист» Петр Верховенский, не только не дезавуируется, но, напротив, поддерживается автором. Правда, поддерживается прямолинейно-идеологически. Художественно все обстоит гораздо сложнее.

В письме наследнику престола А. А. Романову Достоевский называет «Бесы» «почти историческим этюдом», в котором он стремился запечатлеть «родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям», прямо указывая на виновников таких «чудовищных явлений, как нечаевское преступление»: «Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева» [Д, 29, кн. 1, с. 260].

Однако, когда в самом романе гимназист, соревнуясь на собрании «наших» с такой же оголтело-глупой, как он, студенткой в нигилистической компетентности, косноязычно провозглашает: «О заповеди “Чти отца твоего и матерь твою”, которую вы не умели прочесть, и что она безнравственна, – уже с Белинского всем в России известно», – это не Белинского характеризует, а лишний раз демонстрирует то, что случается с идеей, когда она попадает на площадь, когда ее, как с горечью живописует Степан Трофимович, «подхватят неумелые и вытащат к таким же дуракам, как и сами, на улицу, и вы вдруг встречаете ее уже на толкучем, неузнаваемую, в грязи, поставленную нелепо, углом, без пропорции, без гармонии, игрушкой у глупых ребят!».

Впрочем, прямое отречение автора «Бесов» от Белинского вложено в другие уста и тем более примечательно, что именно «Письмо к Гоголю» было одним из пунктов обвинения, предъявленного петрашевцу Достоевскому. «Все они, и вы вместе с ними, – заявляет Степану Трофимовичу Шатов, – просмотрели русский народ сквозь пальцы, а Белинский особенно; уж из того самого письма его к Гоголю это видно. Белинский, точь-в-точь как Крылова Любопытный, не приметил слона в кунсткамере, а всё внимание свое устремил на французских социальных букашек; так и покончил на них. А ведь он еще, пожалуй, всех вас умнее был!». Это смягченный парафраз высказываний, содержащихся в письмах Достоевского к Страхову, написанных во время работы над «Бесами»: «Смрадная букашка Белинский (которого Вы до сих пор еще цените) именно был немощен и бессилен талантишком, а потому и проклял Россию и принес ей сознательно столько вреда»; «Я обругал Белинского более как явление русской жизни, нежели лицо: это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни» [там же, с. 208, 215]. Несмотря на оговорку (обругал более как явление, нежели лицо), в этих отзывах очень много личного, однажды и навсегда затаенного в глубине души, и это один из моментов категорического расхождения с Тургеневым, который неизменно вспоминал «отца и командира» с любовью и благодарностью и, между прочим, посвятил ему лучший свой роман – все тех же «Отцов и детей». Комплексно-идеологически (как явление русской жизни) Белинский отразится в сложном образе Верховенского-старшего, а вот личные выпады против него, и в романе, и в письмах, заставляют вспомнить одного из первых карикатурных нигилистов Достоевского – «дохленького недоноска» Лебезятникова, который со всей своей прогрессистской дури сокрушался, что у него отец и мать умерли: «Я несколько раз мечтал даже о том, что если б они еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… <…> Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!». И, от личного переходя к общему, просто-таки предсказывал акцию собственного автора: «Мы пошли дальше в своих убеждениях. Мы больше отрицаем! Если бы встал из гроба Добролюбов, я бы с ним поспорил. А уж Белинского закатал бы!». Похоже, пародия как бумеранг: малейшее уклонение от истины – и пародист рискует сам в дураках остаться [Д, 10, с. 71], под собственную плеть угодить.

Между тем Белинский сыграл огромную роль в жизни Достоевского, о чем замечательно рассказано в январской книжке «Дневника писателя» за 1877 год, где, воспроизводя восторженные речи Белинского по поводу «Бедных людей», Достоевский признавался: «Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом. Теперь еще вспоминаю ее каждый день с восторгом» [Д, 25, с. 31]. О силе идейного влияния родоначальника русской эстетической критики на Достоевского можно, в частности, судить по Пушкинской речи, пронизанной скрытыми цитатами из Белинского и полемическими выпадами против него. А «необыкновенная способность» неистового Виссариона «глубочайшим образом проникаться идеей» [там же, с. 10] именно под влиянием Белинского развилась в Достоевском («я страстно принял всё учение его», писал он в 1873 году [Д, 22, с. 12]) и, несомненно, послужила одним из толчков к созданию его одержимых идеей-страстью героев.