Тургенев в русской культуре - [135]
.
Впрочем, эта эстетическая схима Толстого не выдерживала проверки жизнью, красота продолжала томить, притягивать и волновать ее великого созидателя и гонителя. К счастью для потомков, рядом с Толстым в последнее десятилетие его жизни, среди других многочисленных энтузиастов, считавших необходимым запечатлеть каждое его слово (печальный парадокс: чем меньше Толстой писал сам, тем больше за ним записывали другие), был замечательный музыкант Александр Борисович Гольденвейзер, который оставил бесценные свидетельства того, как много значило для Толстого теоретически третируемое им «чистое» искусство, как, «слушая музыку, Л. Н. вскрикивал от восторга, ахал, слезы были у него на глазах»[391], как «проговаривался» он в самозабвении:
«После одной из пьес (не помню какой, но, кажется, его любимого Шопена) он воскликнул:
– Если б вся наша цивилизация полетела к чертовой матери, я не пожалел бы, а музыки мне было бы жаль!»[392]
И собственного художественного дара, придавленного религиозной этикой и учительским пафосом, – того великого, уникального художественного дара, во имя которого «неглубокий» Тургенев тщетно пытался отвоевать Толстого у его «философии», самому Толстому тоже было жаль. Рефреном в записях Гольденвейзера звучит по разным поводам высказываемое желание: «…я очень хотел бы написать художественное. И чувствую, что неспособность моя временная. Сейчас сил нет, но я надеюсь, это пройдет»[393].
Рефреном в этих заметках становятся и упоминания Тургенева. На первый взгляд, тургеневская тема в речах Толстого – это всего лишь часть общекультурной, литературной темы, в рамках которой обсуждается множество разных вопросов, всплывает много известных, в той или иной степени интересующих Толстого имен, включая появившихся только что, в начале XX века. Но Тургенев в этом густо насыщенном фактами и размышлениями культурном контексте стоит особняком. Для Толстого он очевидно не один из многих, а исключительный, единственный в своем роде. Многочисленные друзья и знакомые, о которых заходит речь, – близкие и дальние, прошлые и настоящие, даже Чехов, к которому Толстой относился очень тепло и который был другом дома, – выступают как предмет размышлений и оценки. А Тургенев – как часть личной и творческой судьбы самого Толстого, как творческий камертон, точка отсчета, ориентир и даже своего рода alter ego.
Размышляя о современной изощренной технике письма, Толстой иронизирует: «Какая-нибудь Лухманова или Дмитриева так пишет, что просто удивление; где уж Тургеневу или мне, она нам сорок очков вперед даст!»[394] Вспоминая недавно прочитанный рассказ Бунина, начинает с похвалы: «Сначала превосходное описание природы – идет дождик, – и так написано, что и Тургенев не написал бы, а уж обо мне и говорить нечего», – заканчивает критикой: «…когда писать нечего, о погоде пишут, а это пора оставить. Ну шел дождик, мог бы и не идти с таким же успехом. Я думаю, что все это в литературе должно кончиться. Ведь просто читать больше невозможно!»[395]
В обоих случаях нас интересует не характеристика третьих лиц и их творчества, а сам способ оценивания – от имени себя и Тургенева. Тургенев – единственный, относительно которого Толстой мыслит категориями «мы», «нам»; в отличие от всех остальных, Тургенев для Толстого – важнейшая ценностная инстанция и равновеликий субъект, а не только объект оценки. Вот, размышляя о том, что «каждый большой художник должен создавать и свои формы», Толстой вспоминает: «Как-то в Париже мы с Тургеневым вернулись домой из театра и говорили об этом, и он совершенно согласился со мной. Мы с ним припоминали все лучшее в русской литературе, и оказалось, что в этих произведениях форма совершенно оригинальная»[396].
Очевидно, что теперь, по прошествии десятилетий, для Толстого важны не принципиальные расхождения, которые моментами делали общение невыносимым и даже оборвали его на целых семнадцать лет, а – схождения, согласие, общность: мы с Тургеневым, мы с ним. Разумеется, Толстой не отказывается от своих идеологических и эстетических позиций, но все это теперь звучит гораздо мягче и ни в коей мере не заслоняет главного – теплого, благодарного отношения: «Я любил Тургенева как человека. Как писателю ему и Гончарову я не придаю особенно большого значения. Их сюжеты – обилие обыкновенных любовных эпизодов – и типы имеют слишком преходящее значение»[397].
Впрочем, и оценки писательской деятельности Тургенева существенно изменились. В 1877 году, не усомнившись в справедливости отрицательного отзыва Н. Н. Страхова о романе Тургенева «Новь», Толстой ему пишет: «Тургенева я не читал, но истинно жалею, судя по всему, что слышу, что этот ключ чистой и прекрасной воды засорился такой дрянью» [Толстой, 62, с. 308]. Через четверть века, во время их совместной с Гольденвейзером прогулки верхом, происходит следующий разговор: «Л. Н. обратил внимание на то, как красиво освещали дорогу солнечные лучи сквозь ветви деревьев. Он припомнил, что у Тургенева в романе “Новь” прекрасно описано, как Сипягин встретил Марианну с Неждановым, освещенных такими лучами. Он меня спросил, не помню ли я это место. Я не помнил и сказал ему:
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.