Турция старая и новая - [51]

Такова турецкая деревня. Деревня патриархальная, которая не меняется веками. В 50-х годах, правда, наметились кое-какие перемены. Они были вызваны беспорядочно проводившейся модернизацией и механизацией сельского хозяйства. Если в 1947 году один трактор приходился на 7 тысяч гектаров, то в 1955 году — только на 351 гектар. Огромное число рабочих рук, ставших лишними в деревне, заполонили город.

После 1955 года тракторов на поле не стало больше, технология в деревне не изменилась, но интенсивный рост населения привел к тому, что голод толкнул деревню в город за хлебом. Массовое нашествие деревни на город продолжается и сегодня. Процесс этот носит трагический характер, ибо отсутствие в городах развитой промышленности оставляет рабочие руки без работы. Происходит явление псевдоурбанизации… Во всех крупных турецких городах растут целые кварталы «геджеконду». Стремительное увеличение населения «геджеконду» превышает численность исконно городского населения. По официальным данным, в этих трущобах в 1967 году проживало 59 процентов жителей Анкары, 49 процентов жителей Стамбула и 33 процента жителей Измира. «Геджеконду» накладывают своеобразный отпечаток на облик турецких городов… Их обитатели не-отличаются от крестьян ни своим внешним видом, ни образом жизни. Они не порывают своих связей с деревней и живут по законам деревенской морали.

Иностранцы, которые с жалостью смотрят па обширные кварталы «геджеконду» (турки стараются в общем-то скрыть их от постороннего глаза), вряд ли задумываются над тем, что жизнь в этих трущобах для их обитателей является все же шагом вперед по сравнению с их прозябанием в деревне. Смотреть на эти трущобы страшно, это правда, но здесь хоть есть вода, а иногда и электричество, и люди в них не ютятся вместе с животными, словом, жить в них все-таки легче, чем в глиняных деревенских халупах. И кроме того, приезд этих людей в город дает им возможность продвинуться: несмотря на безработицу, в городе легче, чем в деревне, получить работу, пусть и временную… Как правило, эти люди, неуверенные в завтрашнем дне, сохраняют в деревне свой клочок земли, как своеобразную страховку на случай потери работы. Иногда в-город сначала приезжает глава семьи, устраивается на работу, а после возвращения его обратно в деревню, уезжает на заработки сын.

Происходит не столько пронес урбанизации, сколько вторжение сельского населения в город.

А в заключение в качестве иллюстрации к положению о всесилии деревенских ага мне хочется рассказать историю, которая произошла в 1961 году на юго-востоке Турции в местечке Кадырли (недалеко от Аданы) и как эхо разнеслась по всей стране.

В то время каймакамом[23] в Кадырли был некий Мехмед Джан (кстати, после этой истории его имя стало известно всей Турции). Он настолько серьезно отнесся к своим обязанностям, что в один прекрасный день запретил местным ага сеять рис на землях, которые по кадастровым книгам значились как государственные (рис в тех местах — главная сельскохозяйственная культура). Как известно, рисовые поля должны быть залиты водой. Арыки же, по которым вода поступала на поля, находились в руках ага, и крестьяне платили за воду большие деньги.

Такое положение сохранялось десятилетиями. Никому в голову не приходило хоть однажды заглянуть в пыльные кадастровые книги, чтобы посмотреть, кому же принадлежит земля. Ага же считали землю своею… Так было при султанах, так было и при республике. Ничего не изменилось и после 27 мая 1960 г. Сменялись правительства в Анкаре, а в Кадырли, как, впрочем, и в сотнях других деревень юго-восточной Анатолии, ага беззастенчиво вершили власть над крестьянами.

Местный кулак Чошкун — всем «кулакам кулак», которого повсюду называли «королем воды», незаконно присвоил себе арык. Он даже держал специальных людей, которые охраняли его поля. Как рассказывают, в свое время, еще при жизни Ататюрка, нашелся какой-то отважный начальник местной жандармерии, который за издевательство над крестьянами и самоуправство сослал несколько кулаков, в том числе и Чошкуна, в Диярбакыр. Однако ссылка длилась недолго. В скором времени все они вернулись, а Чошкуна выбрали даже сначала руководителем местного отделения Народно-республиканской партии, а потом и депутатом. Кроме того, он возглавил комиссию по севу риса в Кадырли. Как человек влиятельный, он однажды позвал к себе местную власть и получил от нее «законное» право на владение землей. Когда же подвернулся случай, он присвоил себе и арык и возвел на нем запруду. Прибыв в Кадырли, Мехмед Джан отнял у Чошкуна арык и сдал его в аренду крестьянам за умеренную плату. Более того, он вообще ликвидировал монополию ага на воду, построив три плотины на речке за счет местного управления. Вот и все его дела. Только в этом и заключалась «революционная» деятельность Мехмеда Джана, за которую его потом прозвали экстремистом. Он не сделал ничего, что не было бы предусмотрено правом турецкой буржуазной республики. Он даже не разрешил крестьянам пользоваться водой бесплатно.

Нового старосту возненавидели богатеи. Сначала они решили, что он, видно, хочет продать себя подороже. И они решили не считаться с расходами. Сделать им это было легко, поскольку каждый дёнюм присвоенной ими земли давал им по 600 турецких лир чистого дохода, а Чошкун, который присвоил себе десять тысяч дёнюмов, вообще получал шесть миллионов лир! Значит, каймакама надо купить, чего бы это не стоило! Но — о чудо! — Мехмед Джан оказался неподкупным! Не помогли ни приглашения в самые дорогие ночные рестораны Аданы, ни угрозы, ни наемные бандиты. Мехмед Джан мобилизовал местную жандармерию, чтобы она охраняла его жизнь как представителя центральной власти.