Тщета: Собрание стихотворений - [37]

Колыбель дубовая.

Стоит над ней

Домик-крест тесовый.

Не встанешь ты,

Лежи да полеживай.

Протянуты

Беспокойные ножки.

Спит нежная,

У меня пристроена.

Утешенной

Хорошо ей, спокойно.

Опять вставать, метаться по околицам,

Опять оно, которому нет имени.

И вся душа и вскинется и взмолится:

Скорей возьми, скорее прибери меня.

30.I.1922

«На сковородке жарится лягушка…»

На сковородке жарится лягушка,

На адовом огне Наполеон.

Горит подчас в дымящей печке вьюшка,

В дымящейся известке вибрион.

Огню обещан нерожденный сборник,

Растопит им, увы, мангал амбал.

И как же нам не петь на лад минорный,

Когда огнем, огнем грозит Судьба?

При обмороке жжет нам нос аммоний –

Души огня химический аспект.

Забудут ли о дерзком Фаэтоне

Поэты всех времен, и лир, и сект?

Лишь не в огне царя морского кресло

И сторож около — Левиафан.

Да племени бесовскому весело

Вдыхать огонь, как нежащий дурман.

9.II.1922

«Дождь моросит, переходящий в снег…»

Дождь моросит, переходящий в снег,

Упорный, тупо злой, как… печенег.

Ступни в грязи медлительно влачу –

И мнится мне страна восточных нег.

Из тьмы веков к престолу роз избран,

За Каспием покоится Иран.

На Льватолстовской улице шепчу:

Шираз, Тавриз, Керманшах, Тегеран.

В холодном доме тихо и темно,

Ни сахару, ни чаю нет давно.

Глотаю, морщась, мутный суррогат –

«А древний свой рубит хранит вино».

Теплом и светом наша жизнь бедна,

Нам данная, единая, одна.

А там Иран лучами так богат,

Как солью океанская волна.

Здесь радость – нам не по глазам — ярка,

Всё черная да серая тоска.

А там, в коврах — смарагд и топаз,

Там пестрые восточные шелка.

От перемен ползем мы робко прочь,

Здесь – день как день, и ночь как ночь, точь-в-точь.

А солнце там – расплавленный алмаз,

А там, а там — агат текучий ночь.

Неловко нам от слова пышных риз,

От блеска их мы взгляд опустим вниз –

А там смеются мудро и светло

Омар-Хайям, Саади и Гафиз.

Холодный север, скучный запад брось,

Беги от них – а ноги вкривь и вкось

На Льватолстовской улице свело.

О, если б повернуть земную ось!

7.III.1922

«Неизвестные нам пружины…»

Неизвестные нам пружины

Заведенные в некий час,

Дали разные нам личины

И пустили нас в общий пляс.

Мы столкнемся и разойдемся,

Полный сделаем оборот,

Усмехнемся и обернемся:

Этот – к той, или к этой – тот.

И приводится нам казаться

То одним, то другим лицом,

То с одним, то с другим меняться

То своим, то чужим кольцом.

Ой, и любо-дорого станет,

Если вдруг изменит двойник

И за милой личиной глянет

Нелюдской, невиданный лик.

Мы свои личины, ощеряясь,

Скинем, вольные искони,

И за яростным дивным зверем

Без оглядки кинемся вниз.

Так в погибельном хороводе

Цепь за цепью мы пропадем,

Поклонимся Богородице –

И к Метелице припадем.

14.V.1922

«Вечерний час. Домой идти пора…»

Вечерний час. Домой идти пора.

Замглилась пыльным золотом гора.

И стекла те, что были тусклы днем,

Зарделись переливчатым огнем.

Блаженней всех часов вечерний час –

По дне былом великий парастас.

Ровнее всех дорог тот путь прямой,

Когда нам сказано: пора домой,

И провожает нам церковный звон:

– Там-дам, там-дам-вам – вековечный сон.

30.XI.1922

КЕНОТАФИЯ [5]

Луне на ущербе, в третью четверть,

Волне на отливе не прекословь.

Кому в бесполезной поздней жертве

Догнать убегающую любовь?

Да и не надо. Мирно приемлю

Всего, что уходит, благой черед.

Пускай зерно хоронится в землю –

Иначе колосом не взойдет.

Кольцом не звени луне на ущербе,

Волне на отливе сети не ставь –

И ясной выстанет в тусклом серпе

Твоя кенотафия.

Но разве закат не так небесен,

Как ранней зари розовая пясть?

И разве у сердца меньше песен,

Когда их шепчет не злая страсть?

И разве есть на свете любовник,

Чье объятье забвение даст навек –

Как тот спокойный, бездонный омут,

Где мера жизни полна по верх?

И есть еще в нем такая песня,

Что как сон легка и сильна – как смерть.

Ее бы вспомнить, и с нею вместе

С лица земли свое имя стерть.

III.1926

С ДВУХ КОНЦОВ СТОЛА

На улице всё той же самой

Всё тот же дождь, как из ведра.

Дворняжка тявкает упрямо

И будет тявкать до утра.

Кто может, спит – в гробу иль в зыбке –

Лишь было бы кому качать.

И в бледной сонного улыбке

Застыла мертвая печать.

А мы не спим, мы небылицы

Слагаем строго и пестро,

Бесчинных рифм вереницы

В размеренный равняя строй.

Случайный спутник странной жизни

Чертит бумагу, прям и тих –

И вдруг нежданным смехом прыснет

Неугомонный шалый стих.

Улыбкой вечной рот оскалив,

Он сам не знает, как близка

Его смеющейся печали

Моя веселая тоска.

Так оба мы проходим через

Любви и Смерти общий круг,

И полный пепла желтый череп

Нам улыбается, как друг.

Но мною радостно угадан

В «memento mori» смертный грех,

А у него – канун да ладан

Сквозь беззаботный смех.

1927

«Хроменькая, ноженьки не крепки…»

Хроменькая, ноженьки не крепки –

До Святой Земли не донесли?

– Что ж, когда порублены на щепки

Все мои заборы-костыли. –

Слепенькая, бродит – не приметит,

Как заносит снегом по плеча?

– Что ж, когда не смотрят и не светят

Окна, мои очи по ночам. –

Клонится к земле, бессильно плача.

Сбитая седая голова.

Ты ли это, старая богачка,

Нищая Москваюшка, Москва?

1927

«По Арбату,по Арбату ходит ветер…»

По Арбату, по Арбату ходит ветер.

Над Арбатом, над Арбатом никнет вечер,

По-за стеклами, при сумеречном свете

Зажигаются заплаканные свечи.

Подойти – пойти – послушать под стенами: