Тщета: Собрание стихотворений - [13]

А это я прошла.

Ты пел «о ней» терцинами ли твердыми

Иль ямбами зыбучими – о ней,

Чурляниса спектральными аккордами,

И Скрябина дискордами теней.

А не узнал, что радуга созвучия,

И гамма цвета, и душа тепла,

И всё, где жизнь – цветная и певучая,

Красивая и грустная текла.

Что это я была.

Вот ты вдвоем. В ней и в тебе незримо – я,

Жар ваших губ и холод ваших рук.

Вот ты один – и еле ощутима я

Тобой, как твоего же сердца стук.

Но ты не знаешь – не сниму зарока я –

Что это я, в другой, тебе мила.

Не знает солнце, в небе одинокое,

Что ночь его — всем небом обняла.

Что это – ночь светла.

23.II.1918

III. Птичьи лапки

Мы с вами шли по уклонной набережной,

И синело небо, и шумела река.

Вы ко мне наклонялись, подчеркнуто бережно,

Вспоминались далекие берега Терека.

А теперь – одна, у окна, пологую

Крышу разглядываю, пригнувшую дом,

Птичьих лапок-царапок по снежному пологу

Узор неразборчивый, перепутанным рядом.

Снег весной растает – и следов не станет

Нежных тоненьких лапок. Разбегутся – чьи?

Только в памяти цепкой наша встреча выстанет

Суеверным узором – на снегу лапки птичьи.

23.II.1918

ОНА ПРИТВОРИЛАСЬ НАБОЖНОЙ

– Хотите чаю? Горек жизни плен,

Но нищета – смирения залог. –

Ведь если я не преклоню колен –

Так потому, что я всегда у ног.

– Да, виден мастер даже в пустяке,

И мерка для него – хороший вкус. –

Ведь если я не подойду к руке –

Так потому, что я всегда молюсь.

Но вслух? ведь если я живая всё ж –

Так потому, что потаен мой крест.

– Стихи? но все-таки, ведь это ложь.

– Талант? в конце концов, ведь это жест. –

15.VII.1918

ОНА ПРИТВОРИЛАСЬ ПОЭТОМ (Рождение кометы)

То вверх, то вниз – на взлетах или срывах

Извилистого вольного стиха.

И змейкой – вбок, в уклончивых извивах,

Улиткой – впрямь, на сочне лопуха.

И засмеяться: как легко и ловко!

И заворчать: какая чепуха!

Но мне милей тугая рифмоловка

Размеренных ямбических теснин,

Где мудрена увертка и сноровка.

Мне мил чертеж расчисленных терцин:

Два катета скосит гипотенуза,

Мужские рифмы – женской рифмы клин.

Напор воды сильней всего – у шлюза,

И прихотям свободного пера

Покорней всех классическая муза.

Напомни мне, античная сестра,

В подсчете слов скупа неумолимо,

В подборе слов избыточно щедра –

Что видела я, вправду или мнимо,

По обе стороны добра и зла,

Смеясь над тем, что мной сугубо чтимо,

Идя сквозь всё, как нитка без узла,

Не удержима никакою тканью,

Вольна и до упаду весела.

Почтим сперва тройных созвучий данью,

Оконченных на ять или на е,

Всех тех, кто вторил нашему молчанью.

Кто с нами в лад плясал на лезвее.

О, мало их, со-узников нам, ибо

Кому приятно быть deshabille [2]?

Все – либо в бархате и шелке, либо

В подобранной набойки пестроте.

Кто с нами был и ниш, и наг – спасибо.

А те, кто нас оставил втуне – те.

Кто мимо шел, не замечая, ли же

Не нисходя к звенящей немоте –

Они еще дороже нам и ближе,

Тем ярче светят нашей темноте

В небесном, скажем набожно, престиже.

Нам – предстоять в погибельной черте,

Хотя в Москве, в Анапе, иль в Париже,

Но – в благости очередном хвосте –

У лика приснопесенного, иже

Достойно есть прославить не на три,

А на шесть рифм, одна другой не ниже.

О, голоса, затихшие внутри,

В никем не обитаемых покоях,

Покинутой земли сазандари,

В чужой стране послушает – о, кто их?

В часовне, где давно ни служб, ни треб,

Кто ненапетый разогнет октоих?

Наш, муза, жребий грустен и нелеп:

Не мучит он, а только так, корежит –

Не лезет ни в Элизий, ни в Эреб,

А – полудьяволит и полубожит.

Ведь судят нас – а по чужой вине,

И даже не карают, только ёжат.

И жаловаться не на что, зане

Нас не казнят, а так, не замечают.

Вся суть – вот это маленькое не:

Не видят, не хотят, не отвечают,

Не то, не так, не надобно, не тут.

И каждым не как что-то отнимают.

Но – отнимают тем, что не дают.

Кто ближний наш? кто не прошедший мимо?

Левит, купец – все мимо нас идут.

Что ж, было трудно, стало выносимо,

Еще немного – станет всё равно.

Уже теперь – едва соединимо

С другими в цепь отпавшее звено.

Уже теперь – почти воспоминанье

Что было так недавно – и давно.

Ты помнишь, муза, первое свиданье?

Как нас позвали в поздний темный час,

Как я тогда – без слова и дыханья –

В лицо Судьбе взглянула в первый раз?

Был страшен, помню, ясный лик – прозрачен

И беспощаден холод светлых глаз.

Ты назвала: Кассандра – и означен

Был весь мой путь: любовь, безумье, смерть

И вещий дар, высок – и неудачен.

Безвидный, круговой, бесшумный смерч.

Ослепла я, но не упала стоном

И бросила, как рифму, смерти – смех.

Да, я была любима Аполлоном.

Да, я живу в плену, в чужой земле.

Да, мне не верят – снов и песен звонам.

Да, я иду на смерть, к моей петле.

Но я на всё отвечу звучным смехом

И, подходя к последней вечной мгле,

Я улыбнусь чужих минут утехам

И, наконец услышав: падай, вниз, –

Отвечу: рада — смелым вольным эхом –

И я шутя возьму свой первый приз.

До тех же пор – побудь со мной, подруга,

Моих юродств перенося каприз.

Лишь ты одна умеешь дать негрубо

Не по руке тяжелое весло

Невольничьего песенного струга.

С тобой одной свободно и светло.

Когда все спят, и стражи ночи крайней

Уже дробится синее стекло –

Не спи в саду, побудь со мной и дай мне

Не позабыть, увидя факела,

О знаменье, о лике и о тайне.

Ты знаешь – всё мое судьба взяла:

Где мать, сестра? где все, кто был мне дорог?