Труп из Первой столицы - [41]

— Профессор, Светлана хотела пойти на выступление, а мы ее отвлекли. Давайте принесем извинения и перейдем, наконец, к нашему делу, — с укоризной произнесла слепая, а профессор принялся спорить.

— Выступление? Ах, да… Но разве это важно? Был бы это творческий вечер — другое дело. Вот, знаете, в 1902-м в этих самых стенах во время археологического съезда Хоткевич сотворил самое настоящее чудо. Под его руководством тут дала концерт капелла кобзарей Левобережья. Это было божественно! Это было незабываемо! Можно ли после этого всерьез относиться ко всем этим нынешним лекциям из-под палки? — Профессор так легко переключался от спокойного шепота на восторженные возгласы, что Света невольно шарахалась. Правда, Соколянского это, кажется, не слишком смущало. — Краткий доклад о забытом украинском классике. «Образовательное мероприятие», как сейчас говорят. Что в переводе означает — «Мы отметим галочкой, что вы тут были, а вы поразвлекайте публику впустую, ни в коем случае не высказав никакой глубокой мысли». Понятно, что Хоткевич — это сила. И он, возможно, даже сквозь цензуру хоть что-то передаст, но много — не позволят.

— Все равно это — знаковое событие, — не могла не поспорить Света, обругав себя мысленно за это «все равно», прозвучавшее так, будто в целом она соглашалась… — Знаковое, потому что редкое. Гнат Мартынович так долго не хотел выступать на публике…

— Не хотел? — Профессор аж закашлялся от возмущения. — Ему не позволяли! Но в чем-то вы и правы. Хоткевича так долго запрещали, что сам факт присутствия его на Съезде писателей — уже торжество справедливости. Надеюсь, это разрешит трудности, в которые он попал. Говорят, что так как украинистика нынче не в чести, издательство, успевшее пока издать два тома Гната Мартыновича, требует возврат гонорара за шесть остальных. Мыслимое ли дело? Это при том, что все статьи, научные труды, лекции Хоткевича — все это вдруг оказалось под негласным запретом. Но все же есть в нашей вселенной высший разум. Недавно кто-то из уважаемых иностранных журналистов спросил: а будет ли Хоткевич на съезде? И остальные тоже вдруг осознали: какой же украинский съезд без Гната Мартыновича? Ох и завертелись тут чинуши! Те самые, что честили и травили его, как и меня, за этот злополучный, самими ими выдуманный «буржуазный национализм». Хоткевича нашли, выдали путевку на отдых всей семьи в Одессу, пригласили выступить… Бывает же такое, а?

«Зрадники или провокаторы?» — мысленно прикидывала в это время Света. Если второе — то и ладно. Нужно просто сделать безразличное лицо, сказать, мол, на подобные темы рассуждать не собираюсь, и уйти в зал. Где надо, потом поставят галочку о Светиной благонадежности, и все забудется. А вот если второе — а на это походило больше, ведь Микола Гурович действительно рассказывал об этих людях, и девочка явно не прикидывалась слепой, — придется повозиться. И обижать нехорошо, и силы тратить неохота. Была в последние годы пятилетки замечена такая особая группа людей — зрадники. От украинского слова «зрада» — «измена, предательство». Все им было не так, все они преувеличивали и подавали в негативном свете. Да, семье Хоткевичей жилось последнее время несладко — Света знала, что дети их ходили зимой в школу по очереди, потому что имели лишь одну пару сапог на двоих, — но так жил весь поселок, и никакой «травли из-за буржуазного национализма» в этом не было. Да, Максим Горький не отвечал на их письма — но, собственно, с какой стати он должен отвечать всем вокруг, только воспаленный мозг мог усмотреть тут зловещее — «его изолировали от реальной жизни и не передают прессу». Да, Света нахмурила лоб — почему сразу «морщинка»-то, а? Главное в общении с такими людьми было не поддаться их пессимизму. Ну и не обидеть — ведь на самом деле они свернули с верной дороги из слабости, а не от осознанной тяги к вредительству.

— Профессор, прошу вас, говорите по существу! — вновь подала голос Лена.

— Да-да… Светлана, это просто чудо, что вы здесь! — Взволнованно и снова без всякой конкретики вернулся к теме профессор. — Само провидение, вот правда! Мы с Леночкой уже отчаялись связаться с вами и шли просто на выступления Гната Хоткевича.

— Э… И? — Света все еще не смирилась с тем, что пропустит выступление, поэтому нелепо показал рукой на дверь в большой зал, мол, так идемте же.

— Мы подойдем к нему после. Уверен, он уделит нам время. Он ведь много работал со слепыми. Вы знали? Учился играть у кобзаря Павла. Он должен понять нашу просьбу. А пока мы с той же просьбой обратимся к вам… Как хорошо, что ваша фамилия висела на двери малого зала. Обнаружив это, мы с Леночкой ждали, когда вы освободитесь, потом пошла толпа, мы отступили и чуть не упустили вас совсем. Повезло, что я сообразил искать вас в очереди…

— Повезло ли? Я ничего не понимаю, — честно сказал Света, уже даже не пытаясь скрыть раздражение.

— Не удивительно. Я с некоторых пор не слишком четко изъясняюсь… — с горьким смешком покаялся профессор. — Как дефектолог, кое-что смыслящий в психике, скажу вам, что это комплекс. И даже болезнь… Полгода ареста, последующее отторжение в обществе, сами понимаете… Но постараюсь вернуться к теме. О том, что нужно с вами говорить, Леночка сказал мне еще в доме «Слово», когда мы гостили у наших милых Антонины и Миколы Кулиша. Я тут же кинулся выяснять у Гуровича, как вас найти, а он пожал плечами. Сказал лишь, что Морской, возможно, знает. С Владимиром Морским я знаком как с журналистом, потому сегодня утром отправился прямиком во Дворец труда, к нему в редакцию. И даже видел его перед подъездом, но он, знаете, был слишком занят, и я счел некорректным его отвлекать. Леночка потом меня ругала за дурацкую тактичность, но когда человек так страстно общается с женой, мне кажется нелепым отвлекать его…