Труды - [5]

Такой метод цитирования был, впрочем, характерен и для самой святоотеческой письменности. У преподобного Симеона Нового Богослова, например, мы почти не находим прямых заимствований из предшествующих Отцов, зато находим множество аллюзий на творения Григория Богослова, реминисценций и отголосков мыслей других авторов, отдельные выражения из литургических текстов. Так же, как и для прочих Отцов, для преподобного Симеона православное Предание было той стихией, в которой он жил, тем воздухом, которым он дышал, и потому для него не было необходимости постоянно цитировать других Отцов, ссылаться на авторитеты древности. Он вообще считал, что тому, кто живет в Боге, нет нужды читать о Боге. «Тот, кто сознательно приобрел в себе Бога, дающего людям знание… собрал весь плод пользы от чтения, и более уже не будет нуждаться в чтении книг… – говорил преподобный Симеон. – Обладающий как собеседником Тем, Кто вдохновил написавших Божественные Писания и посвящаемый Им в тайны сокровенных таинств, он сам станет для других богодухновенной книгой, содержащей новые и ветхие таинства, написанные в ней перстом Божиим»^{6}.

В этих словах вовсе не отрицается необходимость чтения Писания и творений Отцов. Преподобный Симеон лишь подчеркивает, что напитаться духом христианского Предания гораздо важнее, чем начитаться богословских книг. О том же говорил и преподобный Силуан Афонский, когда утверждал, что, если бы даже все книги древних аскетических авторов были утрачены, афонские монахи могли бы написать новые, и в них содержалось бы то же самое учение. Речь идет о преемстве духовного опыта, который переходит от Отцов древней Церкви к современным Отцам. По сути это тот же самый опыт, только выражается он по-иному.

Богословие митрополита Антония в высшей степени современно и в то же время глубочайшим образом укоренено в святоотеческой традиции. Его язык – простой, яркий, емкий – доступен всякому читающему, но говорит он при этом о самых сложных и существенных вопросах человеческого бытия. Центральной его темой является встреча человека с Богом. Это глубоко личная тема для Владыки Антония: его путь к Богу начался с того, что в возрасте четырнадцати лет он встретил живого Христа, и с тех пор он живет опытом этой встречи, радостью об этой встрече, живым ощущением присутствия Спасителя. Христианство открылось ему как религия личного, живого Бога – того Бога, Который относится к человеку не только с любовью, но и с уважением, Который солидарен с человеком, Который верит в человека, даже если человек утрачивает веру в Него. И этим опытом встречи с Богом живым митрополит Антоний делился со своими современниками, помогая тысячам людей найти свой путь к Богу.

Для того, чтобы человек мог в своем личном духовном опыте встретить Бога, ему необходимо то, что святитель Феофан Затворник (один из любимых авторов Владыки Антония) называл «внутрьпребыванием» и что сам Владыка Антоний, вслед за преподобным Исааком Сириным, называет «схождением в глубины». Подлинным святоотеческим призывом всегда был не столько призыв к движению вперед или к воспарению ввысь, сколько призыв к схождению вглубь – туда, где Бог присутствует как непостижимая тайна, открывающаяся сердцу человека, как драгоценная жемчужина, которая добывается с большим трудом. «Если бы в каждой устрице ныряльщик находил жемчужину, тогда всякий человек быстро разбогател бы, – пишет Исаак Сирин. – И если бы ныряльщик тотчас добывал жемчужину, и волны не били бы его, и акулы не встречали бы его, не надо было бы ему задерживать дыхание до такой степени, чтобы он задыхался, и не был бы он лишен свежего воздуха, который доступен всем, и не сходил бы в глубины – тогда чаще, чем ударяет молния, и в изобилии попадались бы жемчужины»^{7}. Об этих же глубинах говорит и преподобный Симеон Новый Богослов: «Как тот, кто стоит на берегу моря, пока находится вне вод, видит все и обнимает умом океанский простор, когда же начнет входить в воды и погружаться в них, насколько сходит, настолько меньше видит то, что вне вод; так и те, которые становятся причастными Божественному свету, в какой мере преуспевают в познании божественного, в той же мере соответственно впадают в незнание внешнего. Как тот, кто входит в воды морские по колено или по пояс, ясно видит все, что вне вод, когда же сойдет в глубину и окажется весь под водой, не может видеть ничего из того, что вне воды, и знает одно только то, что он всецело находится в глубине моря; так случается и с теми, которые возрастают в духовном преуспеянии и восходят в совершенство знания и созерцания»^{8}.

Напоминание о необходимости схождения вглубь особенно своевременно в эпоху, когда миллионы людей скользят по поверхности жизни, подобно человеку, несущемуся на водных лыжах по поверхности океана под рев тянущего его за собой катера, и мало кому интересно обзаводиться аквалангом и спускаться в океанские глубины. Владыка Антоний приглашает своего читателя погрузиться туда, где в царственной тишине живет своей сокровенной жизнью подводный мир, где среди коралловых рифов и водорослей ныряльщик может обрести ту жемчужину, обладание которой преобразит всю его жизнь, придаст ей новую ценность.