Трудные годы советской биологии - [30]
Опять начались мытарства. Прежде чем попасть на прием к президенту А. Н. Несмеянову, нужно было проделать подготовительную работу: достать отзывы о моей научной деятельности от маститых и котирующихся ученых и предварить мой визит к президенту визитом какого-либо высоковлиятельного ходатая. Таковым был С. Е. Северин, академик-секретарь медико-биологического отделения АМН СССР, в состав которого входил изгнавший меня ВИЭМ.
Моя беседа с А. Н. Несмеяновым состоялась 17 января, я вручил ему заявление, где описал положение, в котором находился, и кончил его просьбой помочь мне получить работу в одном из биологических институтов Академии. К заявлению было приложено 11 разных документов. В разговоре я просил направить меня в Ботанический институт в Ленинграде. Несмеянов, размышляя, пробормотал: «Значит, надо выделить им штатную единицу». Я воспринял эти слова, как весть о конце моей безработицы. Президент передал мое дело в отдел кадров и поручил ему согласовать вопрос с БИНом или с Институтом физиологии АН СССР.
Вскоре выяснилось, что ни тот, ни другой институт не жаждут иметь меня в своем штате даже с приданной штатной единицей. В отделе кадров сказали, что мне важно зацепиться в каком-нибудь академическом институте, а потом меня переведут в БИН. Поэтому 24 января я сделал доклад в Институте физиологии растений АН СССР в Москве о своих работах на растительных клетках. Доклад прошел очень успешно, сказано было много лестных слов и за подписью директора Института академика Н. А. Максимова было составлено весьма хвалебное заключение, которое я передал в Президиум АН СССР. Максимов сказал, что охотно возьмет меня в Институт, если я приду со штатной единицей. Сообщаю об этом в отдел кадров. Прошли еще дни топтания на месте, и недели через две узнаю, что дирекция Института физиологии растений, поначалу распростершая свои объятия, решила, что для приема меня на работу кроме ставки нужно иметь еще какие-то гарантии свыше. Что под этим подразумевалось, для меня осталось неясным.
Вся эта канитель тянулась в отсутствие Глущенко — он был в заграничной командировке. Наконец, 14 февраля Глущенко подключился к моему делу, но оно с места не двигалось. Я начинал понимать, что «Замок» Кафки — одно из самых реалистических произведений мировой литературы. Во время одной из моих бесед с Глущенко, в которой участвовал инспектор по биологическим кадрам Верзилов, он сказал Глущенко: «Что Вы изматываете Александрова, ведь Вы же знаете, что ни один директор не возьмет на себя ответственность за оформление его на работу. Нужно его определить на должность приказом президента». Глущенко с этим согласился, но через несколько дней выяснилось, что такой шаг нужно опять согласовывать с Отделом науки ЦК, т. е. с Жениховой.
Уже два месяца как я торчу в Москве, скрашивает время Ромейс, в промежутках между обиванием порогов перевожу. Наконец, 10 марта я получаю, не веря своим глазам, бумагу за подписью Несмеянова и Топчиева с таким текстом: «Назначить доктора биологических наук Александрова Владимира Яковлевича на должность старшего научного сотрудника Ботанического института им. В. Л. Комарова АН СССР с выделением одной штатной единицы и соответствующим увеличением фонда зарплаты». Президент совершил явно незаконный акт, так как определил меня на должность старшего научного сотрудника, опуская публикацию в газете о наличии вакансии, без прохождения конкурсной комиссии и минуя голосование в Ученом совете Института. По-видимому, не всегда можно найти законные пути для ликвидации безобразий, порожденных предшествующими беззакониями или нелепыми действиями.
В тот же день 10 марта я выехал в Ленинград. На следующее утро я явился в БИН и передал заветную бумагу заместителю директора Ал. А. Федорову с извинением за то, что попадаю в штат Института необычным путем. Но, к сожалению, из того положения, в котором я находился, обычного выхода не было. В конце своей эпопеи я оказался в уникальном положении — президенту, в сущности, было безразлично, в какой академический институт меня ткнуть, и я имел возможность выбора — БИН, ЗИН, ФИН, ИФР, но я никогда не раскаивался в том, что предпочел БИН. Я постепенно обрастал сотрудниками и в 1957 г. возглавил вновь организованную в БИНе лабораторию цитофизиологии и цитоэкологии. С чувством сердечной благодарности я всегда вспоминаю доброе отношение и активную помощь со стороны директоров БИНа членов-корреспондентов АН СССР П. А. Баранова, затем Ал. А. Федорова.
При организации надомной исследовательской работы, при попытках устроиться на службу, в поисках заработка мне многократно приходилось сталкиваться с проявлением искренней, бескорыстной, активной доброты состоронылюдей. с которыми я до этого не был в близких отношениях. В годы аморального разгула в биологии, часто злобного и безжалостного отношения к товарищам по работе, о чем я писал выше, проявление глубокой человечности было особенно отрадно, оно укрепляло душевные силы и поддерживало надежду на лучшее будущее. Иногда мне оказывали большую помощь ученые, которые творили или вынуждены были творить в науке несусветные безобразия.
