Трудно быть хорошим - [17]

Вечер прошел примерно так, как Дила и предполагала. Разливая наваристую уху, Флора уверяла, что по горло сыта мужчинами, то и дело повторяя где-то недавно услышанную и полюбившуюся фразу: «Женщина без мужчины — как пижон без мопеда».

Хоть Дила и не видела в этом ничего смешного, она послушно рассмеялась.

Чуть позже, обмакнув французскую булку в тарелку, Флора обронила:

— Может, это только мне такие попадаются? У меня словно нюх.

Такое тоже повторялось уже не раз, и Дила всегда мысленно соглашалась. В конце концов, может, действительно перевелись приличные мужчины. Может, с годами все они становятся мерзавцами и пройдохами, так же, как женщины полнеют с возрастом. Дила подумала об Уитни Иверсоне, который всего на десять лет моложе матери. Неужели и он превратится в такого же отвратительного типа?

Мать словно прочла ее мысли — прямо телепатия какая-то:

— Кстати, как поживает твой новый друг, мистер Иверсон? Он на самом деле из тех?

— Не знаю, кажется, да, — пробормотала Дила, жалея, что вообще рассказала матери об Уитни.

За салатом Флора возвестила, что садится на диету.

— С завтрашнего дня, — сказала она. — Но ты не беспокойся. Ты можешь есть что захочешь. А я вовсе откажусь от углеводов. Вот увидишь.

Хорошо, что на, этот раз обошлось хотя бы без слез.

Среди ночи Дила проснулась; такое с ней редко случалось. Ей слышался отдаленный гул моря, оно снова поблескивало перед ее глазами, как накануне днем, когда ее вывела из себя эта промокшая несчастная сандалия и этот Уитни так и не поцеловал ее. И тут ее озарило: ведь он же о ней беспокоился, говоря о слухах и сплетнях, давая понять, что это время и это место — не для них. Он был робок и не слишком-то счастлив — со всем этим разводом и прочим, но действительно хотел уберечь ее от пересудов, иначе наверняка поцеловал ее беззаботно и бездумно, как курортник хорошенькую официантку. Потом вернулся бы как ни в чем не бывало к своей обычной размеренной жизни. Уитни был той самой белой вороной, тем идеалом, который отчаялась найти Флора, по-настоящему порядочным человеком. Вновь засыпая, Дила представила, как позвонит ему. Она пойдет проводить его на автобус, или сам он вернется за ней, и они уедут отсюда вместе, забыв «Сад» навсегда. И смогут быть вдвоем и наговориться вдоволь.

Однако наутро, когда Дила проснулась, от этих мыслей не осталось и следа. Она отлично себя чувствовала, никто ей не был нужен, а уж мужчина, который вечно чего-то требует, и подавно.

Глядя на себя в зеркало, Дила пришла к выводу, что она очень мила, ну просто красотка. Это был один из лучших дней в ее жизни.

И Флора за завтраком казалась веселой, совсем не удрученной вчерашним. Может, в воздухе что-то особенное? Подавая Диле булочку с маслом, себе не взяла, хотя обожала их.

— С сегодняшнего дня — томатный сок, яйца и кофе, — сказала она. И даже не приняла никакого успокоительного.

Направляясь в «Сад», Дила ощутила необычайный прилив бодрости. Как чудесно все вокруг! (Прав Иверсон.) Луга на склонах холмов, нежное чистое небо, меловые скалы, блистающее море. У нее возникло предчувствие удачи, словно фортуна наконец повернулась к ней лицом.

Услышав за спиной шум автомобиля, она сошла с дороги и обернулась. На мгновение к ней пришла сумасшедшая мысль, что вернулся Уитни. Но, разумеется, это был не он. По дороге медленно, словно ища что-то, полз новенький серый «порш». Дила ускорила шаг, на ее лице засветилась знакомая кроткая улыбка.

Билл Барич Трудно быть хорошим Перевела М. Никонова

Шейн попал в тюрьму накануне своего шестнадцатилетия. И все из-за дурацкого взрыва на углу глухой улицы в калифорнийском Иньокерне теплой весенней туманной ночью. Двое полицейских, патрулировавших этот район, увидели группу ребят рядом с сомнительным притоном. Подъехали — нечего им было соваться — вспыхнула драка. Шейн в драке не участвовал, хотя полицейские в суде утверждали обратное. Но он сломал антенну их патрульной машины, поэтому судья был отчасти прав, когда приговорил его к шести месяцам условно и освободил на поруки. Все это было для Шейна делом пустяковым: полицейские сами виноваты, что ввязались, вот только дед и бабушка, с которыми он жил, очень расстроились.

Дед Чарли Харрис привез внука домой после суда. Харрис был до пенсии служащим телефонной компании; коренастый, седой старик, с почтением относящийся ко всякому учреждению мира.

— Надеюсь, ты понимаешь, что легко отделался, — сказал он. — Судья тебя пожалел.

Шейн сидел в кресле, разглядывая свои ногти.

— Комедия, — сказал он деду.

— Если будешь продолжать в том же духе, — угодишь в исправительную колонию.

— Чего я там не видел? А полицейские просто вруны.

— Значит, у них на то были причины, — закончил разговор Харрис.

Потом дед несколько раз шептался по телефону с Сюзанной, матерью Шейна. Она жила севернее Сан-Франциско со своим третьим мужем Роем Бентли. У него, кажется, водились денежки. Шейн слышал лишь обрывки разговоров, но даже этого было достаточно, чтобы понять, о чем секретничают. Вот так всегда. С тех пор, как он пошел в школу. Объяснять бесполезно: можно было им не говорить, что учи не учи, а учительница математики засыпет любого, если он не спортсмен, и что химичка просто дура. Для Харрисов учителя так же неприкосновенны, как и судьи, полицейские, министры.