Трудная полоса - [8]

— Что ж, Аня, все правильно.

Как много значит, что тебя помнят, ценят, хотели бы даже, чтобы вернулась сюда работать. Меня иногда пугает, что я теряю квалификацию... Но вот посмотрела несколько новых приборов и поняла: освоить мне их будет нетрудно. Поработать бы на полную катушку хоть недельку. Надо попроситься сюда в командировку на этот предмет...

Пора идти: время, время... Обещаю Светке позвонить или забежать, уж, о всяком случае, письмо за мной.

С завода ухожу со щемящим чувством. Вспоминаю японское хокку: «медленно выползает пчела из сердечка пиона, о, с какой неохотой». Прямо обо мне...

VI

Иду по обочине пыльной дороги, оглядываюсь. Мимо меня, обдавая горячим сладким газом, проносятся тяжелые машины. Вот позади не рев — шорох. Обернулась — точно, зеленый огонек. Автоматически вскидываю руку. Такси — это то, что в данный момент мне нужно всего более, слишком долго я задержалась на заводе.

— К оперному...

Центр города, до проектного — два шага. Я нарочно попросила шофера подъехать к оперному, а не к институту — мне хотелось пройти хоть немного по улице, чтобы собраться внутренне перед нелегким разговором.

В институте — работа. Это не для эмоций. Глухо зашнуровываюсь, только улыбка наготове. Волнение свое прячу подальше.

Как я и предполагала, тут мне на шею не бросились. Тут меня не знают и знать не хотят. Тут я никто, ни прав у меня, ни полномочий. И все-таки я настаиваю, чтобы товарищ Сокольский, руководитель группы, поговорил со мной. Сокольский соглашается. Он вежлив и корректен. Для начала разговора вытаскиваю письма.

— Последнее письмо от вас датировано мартом прошлого года. Прошлого! Вот! «Нам непонятно, почему завод снова поднимает решенные и согласованные вопросы. Договор на корректировку рабочих чертежей будет вам прислан до 15 июля сего года». То есть прошлого года! Устно в разговоре по телефону вы обещали прислать до 15 июля и инженеров, чтобы сделать привязку к месту. Год прошел, не две недели — год!

— Ну, не со мной лично вы разговаривали, но я знаю и об этом письме, и об этом разговоре... Закройте, пожалуйста, вашу грозную папку, все это мне знакомо, не надо убивать меня цитатами, у меня, к сожалению, мало времени. Так что же вы теперь хотите?

Наверное, случись сейчас землетрясение, он все так же спокойно будет посасывать свою трубку. Сокольского я прежде знала по подписям под уклончивыми письмами из института и привыкла считать его чернильной крысой, страшным консерватором и своим кровным врагом.. «Он защищает честь мундира»,— так думала я, пока институт отказывался передать нам проект. «Он просто бюрократ»,— думала я, когда институт стал тянуть волынку даже после приказа из Москвы. Сейчас я убедилась, что Сокольский именно такой и есть — равнодушный деляга. Правда, внешне он впечатление производит вполне приятное: улыбка, юмор, и трубочка у него весьма симпатичная, поди, в искусстве разбирается, иконки дома держит — современный деляга-эстет, для которого, прямо по Райкину, личный покой прежде всего. Я вся закипаю, глядя на его трубку. Надо же, сидеть в приличном учреждении и курить трубку, точно он художник какой там или кинорежиссер. Надо как-то поддеть его, чтобы прошибить его спокойствие, не то я уйду отсюда не солоно хлебавши. «Так что же вы теперь хотите?» — так, кажется, он сказал.

— Что мы хотим? Мы хотим проект. А вы хотите, наверное, чтобы мы снова писали в Москву? Полагаю, вас в Москве не похвалят, что вы не выполняете распоряжения начальства. Проект, который вы выполнили некачественно, следовало переделать давным-давно...

— Лично я к вашему проекту отношения не имею, я тогда еще не был руководителем группы, так что вы мне не выговаривайте, что он был сделан плохо.

Второй раз за две минуты он сказал «лично» — отмежевывается. Его, мол, хата с краю. Он помолчал секунду, потом продолжал с видимым удовольствием:

— Мне нравится ваша горячность. Как вам удалось сохранить столько оптимизма? Обычно вся розовая водичка остается в стенах вуза. Когда вы закончил'и институт?

Нет, разговор явно принимает не то направление. Сокольский не хочет беседовать со мной всерьез. Глупейшая ситуация. Ручка моя вычерчивает на чистом листке абстрактные фигурки. Что говорить? Прежде всего — положить конец его вольностям, лирическим розовым воспоминаниям о вузе.

— Это не имеет отношения к делу.— Я очень резка. Но Сокольский улыбается:

— Очень даже имеет... Милая девушка, я понимаю ваше возмущение. (Меня резануло по ушам — «милая девушка». Еще одно подобное обращение — и я не выдержу, нагрублю ему.) Я бы сам на вашем месте и в ваши годы возмущался. А сколько все-таки вам лет?

Нет, я определенно зря ходила в парикмахерскую. Он бы поговорил со мной о деле, и мы бы разбежались в разные стороны, а тут изволь выслушивать чепуху, которой можно кормить только семнадцатилетних. А что делать? Мне нужен проект и совсем ни к чему дискуссия о возрасте.

— Но если вы понимаете меня, почему же не хотите помочь? Мы ведь в самом деле снова будем жаловаться в Москву.

Не испугался, глядит даже ласково:

— А известно ли вам, милая девушка, что ваше начальство сердитые письма во все инстанции подписывает, требует переделки проекта — а ведь в титулах-то лаборатории нет. Не вносит ее туда ваше начальство! Что же мы ее будем проектировать? Не надо сердитых писем, вы дайте заказ, оплатите его — и получайте свой проект, ясно?