Трудная полоса - [5]

Я вышла из кабинета главного механика, рот до ушей. Не верилось, что можно вот так, сразу, решать дело, на которое я угробила четыре года жизни. Впрочем... Что могла дать покупка источника? Ничего. Абсолютно ничего. Кроме поддержки моральной. Потому что ни единого снимка этим источником, пока нет самой лаборатории, сделать невозможно...

— Междугородная? Да, да, магазин «Изотопы»! Меня интересуют радиоактивные источники, да, да, РИД-22. Что, остался последний? Я знаю, они редко бывают. Приеду завтра. Из Новоуральска. Спасибо. До свидания...

Когда я вернулась в кабинет главного механика, Ростислав Гордеевич сидел на своем месте, Фоменко стоял у окна и улыбался.

— Ну как? — спросил он.— Есть источник?

Я хотела объяснить, что покупка источника ничего не меняет, но передумала, мне уже казалось, что, действительно, покупка источника — это здорово, это шаг к лаборатории.

— Вы сможете выехать вечерним поездом? У вас нет сегодня занятий в техникуме? — Знает, что я веду физику в техникуме — это для меня отдушина вроде тех научных докладов, которые я делала в студенческие годы... Ростислав Гордеевич немного суетится:

— Завтра часам к двум я пришлю машину. Успеете все оформить?

— Думаю, да.

III

Домой не лечу, нет, тихонечко и блаженно планирую на крыльях. Фоменко разговаривал со мной всерьез — и я сама себя зауважала. Ай да Фоменко! Теперь я даже в состоянии встретиться с Павлом, Тень мужа сопровождала меня повсюду, но сегодня двойника нет, я одна, свободна! Села на скамейку — сажусь - на нее каждый день по дороге домой, это стало привычкой...

Там, за спиной,— лес, тайга, как полагается, мрачная, замшелая, непролазная; кусочек природы, сохранившийся с тех пор, когда мы с Павлом, оба студенты, узнавали друг друга, убегали в лес с импровизированной танцплощадки. Мы строили город, тогда еще не называли лето трудовым семестром,— но мы строили завод и город и были ужасно горды этим...

Наверное, пять лет назад, когда меня пригласили заведовать лабораторией, я уговорила мужа приехать сюда потому, что непонимание уже встало между нами, и мне казалось, что в Новоуральске, там, где начиналась наша любовь, мы сумеем сберечь себя, сберечь счастье... Я поискала глазами место, где был зеленый палаточный наш лагерь,— теперь в этом месте поднимался гигантский заводской корпус,— я не знаю, что это за цех, да и не хочу знать. То были два счастливых месяца! Как ни напрягай воображение, палатки тают, исчезают стенгазета на соснах и дощатый помост для танцев— не вернуть, не вернуть тех лёт и той любви; панорама труб теперь обступила меня со всех сторон. А вот горы... Горы все те же. Я гляжу: солнце садится на верблюжий горб лесистого хребта, не могу глаз оторвать; в сущности, в жизни так мало истинных, непреходящих ценностей — вот эта красота, и физика, и мой Сережка... Я отдыхала сейчас, нервозность, которая почти никогда не оставляла меня, исчезла полностью. Все мышцы расслаблены, приятное тепло разливается по телу,— поймала себя на том, что приняла позу кучера, дремлющего на козлах. Этому обучил меня когда-то Павел, он увлекался одно время йогой, самовнушением и прочая... Отбросила имя Павла. Нет его.

Мимо прошли двое. Возвращаются с работы. Я выпрямилась и пошла вверх, вдоль двухэтажных домиков, которые ступеньками поднимаются в гору. Эти дома — тоже из того давнего трудового семестра. Спешу вперед,

туда, где белыми крыльями кварталов раскинулся мой город. А эти домики остались за спиной, и вот они уже совсем крохотные. С Сережей все обошлось. Татьяна Васильевна, милая, молоденькая ^воспитательница, всплеснула руками:

— А он уже два часа не отходит от окна, все вас поджидает.

— Но что же делать, вы понимаете, командировка...— Я готова разреветься.

Татьяна Васильевна внимательно поглядела на меня и улыбнулась:

— Попробую объяснить все Сереже, мальчик уже большой, поймет.

Она закрыла за собой дверь в группу, и я осталась в маленькой комнатке, где вдоль стен стоят шкафчики. Что они сегодня рисовали? Яблоко. Перелистываю подборку рисунков ребят, ищу Сережкин — вот он, яблоко почему-то продолговатое, неестественного багрового цвета, а листочек — будто его облили медным купоросом. Неужели дети ив самом деле все воспринимают вот так обостренно? Боже мой, сколько еще боли предстоит испытать моему мальчику из-за того, что Павел — не с нами. Даже и сегодня он мог бы остаться дома с Павлом, а не ночевать в садике.

— Мамочка...

Воспитательница взяла моего сына за руку. Они посмотрели друг на друга как заговорщики, и Сережка мужественно сказал:

— Мамочка, ты не плачь, пять мальчиков сегодня остаются, и я тоже останусь. Мы будем строить ракету.

— Ты спи, кушай хорошо, воспитателей слушайся... Мои наставления Сережке скучны, он их не слышит,

он кивает головой и убегает за дверь — строить ракету. Татьяна Васильевна довольна:

— Ну, вот видите. Не беспокойтесь, все будет хорошо. Я ухожу.

Дома бросаю в портфель,— туда, где лежит моя папка с перепиской по лаборатории,— мыло, щетку — и скорее на автобус, на вокзал.

IV

«Воевать надо весело, иначе непременно тебя побьют!» Тут, в полумраке вагона, я еще могу позволить себе слабость, но завтра... А не сходить ли с утра в парикмахерскую? Идея! Решено: завтра для тонуса — в парикмахерскую. Одно это вернуло мне бодрость духа.