Трудная полоса - [19]

— Ничего, я подожду,— говорил Иван. Ждет до сих пор.

А в тот вечер в комнату общежития постучался Степан Иннокентьевич, и Катя ушла с ним — гулять по городу, оставив всю свою компанию верных друзей. Обидев их. А не уйти не могла... И вот теперь Степан здесь, в городе — и не пришел! Может, сегодня появится?

Катя приехала домой из города за полночь, с последним автобусом. Мама уже спала, и Катя тихонько прошла в комнату, чтоб не разбудить ее. Без сил, усталая (после работы еще начали ремонт клуба) — упала, провалилась... И сегодня не пришел — последняя мысль...

Утром соскочила чуть свет, боялась, что опоздает на работу — на клуб...

— Поспи еще, дочка.— Мать, как всегда, на ногах, уж и скотине корму задала, и корову подоила, и завтрак на столе.

— Спи, суббота ведь!

— Сама знаю, — вдруг резко сказала Катя, — я ухожу на работу!

Мать отвечала в тон ей:

— Опять субботник, что ли? Опять бесплатно пойдешь вкалывать, свет моя комсомолочка?

— Нет, деньги зарабатывать! И что ты с утра на меня напустилась!

— Но ведь это ты шумишь! Пропадаешь невесть где! Ждала тебя, ждала вчера, испереживалась вся! Ты уж говори, если у тебя вечеринки какие, христом-богом прошу! И Иван чем тебе нехорош? Вчера опять

заходил, сидел. На парне уж лица не осталось! А она все нос воротит. Зарабатывает человек прилично, добрый, хороший. Какого рожна тебе еще надо!

— Никакого рожна не надо. Сама разберусь, кто нужен, а кто — нет. И на вечеринки не хожу, сама знаешь. А вчера мы работали допоздна, в двойном размере получим. И сейчас туда ухожу, тебе же все денег не хватает!

Катя думала только о Степане, понимала, что обижает мать, грубо говорит, но не могла остановиться. Но мать сменила тон, почувствовала, видно, что стряслось опять неладное с ее непутевой дочкой.

— Уж не Степан ли в городе, не узнаю тебя, Катерина?

— В городе, в городе, да не видела я его вовсе...

— Брось, не расстраивайся, моя золотая. Не стоит он волоска твоего... Такая ты у меня красавица уродилась, а надо же, счастья нет. Иван хороший парень, по мне, так лучшего зятя и не надо...

Мать вытерла слезы уголком платочка и повернулась к печи. Ссора, которая медленно разгоралась, так же медленно и стихла. Дочка позавтракала и ушла, а мать сидела, подперев рукой щеку. Изменилась Катюша в последнее время. Сначала как обезумела: «Степан, Степан», больше ничего от нее не услышишь... Кричи не кричи, плачь, мать, не плачь, а дочь стоит на своем: «Люблю его!» И глаза с сумасшедшинкой. Потом потемнела как-то, сникла вся, молча сносила материнские укоры. А сегодня опять вся нервная, дерганая, слова доброго не скажет.

Понедельник начался с ЧП. Двое девчат не явились на работу. Катя вспомнила, как вчера, растягивая слова, выговорила Вера:

— И как утром на работу идти, силушек моих нет.

Придется собрание устраивать, прогульщиц обсуждать. Сама виновата, и чего согласилась на этот клуб! Распределила задания и пошла к Галкиным девчатам. Шла и думала: а вдруг он там? Но там его не было.

Голова шумела, спину ломило, поднять глаза на Галку не было сил. О чем говорил с ней Степан? Тут ли еще он или уехал? Ноги как у робота — переставлять их приходится усилием воли...

— Катя, не пора ли нам поменяться местами? Наша работа тяжелее, а оплачивается меньше. Сама знаешь.— Это Галка заводит.

— Мы же получаем все поровну,— парирует Катя.

— Вот и надо, чтоб поровну работали.— Катю окружили девчата.

— Галя, и чего ты с ней миндальничаешь! Бригадирша только для любимчиков старается!

— Они там слоняются, пятый угол ищут, а мы — вкалывай!

— Галка, иди в управление, пусть нас отделяют! Катя пыталась урезонить девчат, объяснить, что не

раз уже просила в управлении, чтоб бригаду соединили, меняли местами, по крайней мере, а ей одно: «Потерпите, производственная необходимость...» Галя не вмешивалась, молча слушала перебранку бригадира и своих девчат... Потом скомандовала:

— Ну, побазарили — и хватит. Работать надо!

Девчата, хмурые, недовольные, ушли, и Катя осталась одна посередине комнаты, где стояли ящики, валялись доски, топилась маленькая печурка... Подсела к огню и долго смотрела на мигание язычков, то пропадающих, то возникающих снова на светящемся куске полена... Все валится из рук...

Галка! Катя виновата перед ней. Обидела она лучшую свою подругу. Хоть и давно это было, а помнится. Степан приехал тогда и зашел, как всегда, в бригаду. Только позвал с собой поужинать — с ума сойти, в ресторан — не одну Катю, а еще Веру и Галку. Катерина прямо в отчаяние пришла: Степан давно не был и уедет завтра утром — разве им не о чем поговорить? Так мало времени — и так хочется смотреть и смотреть в его глаза, А тут девчонки. И откуда Степан достал цветы? В их городке цветов в марте не продают— хрупкие нереальные теплые огоньки... Их надо было прятать от холода... А девушки, глупые, шли по улице, улыбались, и каждая держала в руках желтый нарцисс, и Степан ничего не сказал им, не хотел, видно, спугнуть их маленькое счастье. Только Катя не радовалась. Ей казалось, что Степан уходит от нее, что он просто не хочет, чтобы они остались вдвоем. На морозе цветок потерял запах, и тогда Катя догадалась завернуть его в свой шарф. Остановилась, и, пока заворачивала цветок медленно и осторожно загрубелыми своими руками, Степан и Вера ушли вперед. Около Кати стояла Галка — и тоже прятала свой огонек от холода. Вот тут-то и произошел тот разговор, который до сих пор, видно, не может простить бывшая подружка... Тогда казалось, что ничего такого особенного она и не сказала Галке, просто объяснила, что ей надо поговорить со Степаном один на один. Что этот вечер ей больше жизни нужен. Говорила тогда как будто спокойно, а на самом деле дрожала вся и не могла разводить чайные восточные церемонии. И сейчас видит Катя перед собой полные слез глаза Галки, когда она предложила подруге отправиться восвояси.